Времени нет

Халил Рустем

Она должна знать: я не забыл. Ничего не забыл.

* * *

Я посидел на скамейке еще немного, не сводя глаз с потухшего экрана. Сообщение, что Инара появилась на связи, могло всплыть в любой момент. Но молчание — это любимая пытка телефонов над своими владельцами.

К скамейке подошли два врача в халатах, намереваясь устроить рядом со мной перекур, и тем самым выкурили меня. Я спрятал телефон в задний карман брюк и двинулся ко входу в больницу.

В холле

я ждал лифта в одиночестве: в субботу большинство врачей и медсестер отдыхают, часть пациентов отпустили домой, и больница вошла в режим полудремы — в надежде, что болезни подождут с обострением до понедельника.

Я вошел в лифт и не выдержал: снова проверил телефон. Нет, новых сообщений в эту минуту не появилось. Мобильный вернулся в карман брюк, а я поднял глаза к зеркалу.

Сначала я подумал, что это наклейка: седой человек около пятидесяти в сером клетчатом пиджаке, с глазами, которым забыли нарисовать белки. Зато наклеили мастерски — будто по ту сторону зеркала действительно живой человек.

Но вот фигура подняла руки на уровень щеки и сложила три пальца в пучке.

— Присяжные вынесли решение, — сказал мужчина и щелкнул пальцами.

От ужаса и неожиданности я закричал.

Мгновение спустя мой крик все еще раздавался, но уже не отражался от стен лифта, а убегал прочь, как встревоженный заяц.

Я оказался посреди широкого коридора, оба конца которого терялись в темноте. Казалось, здесь было тысячи дверей, и некоторые из них время от времени неслышно двигались, выталкивая из себя спешно и сразу исчезающих в другом портале людей. Все они казались черно-белыми — вероятно, из-за полумрака.

Только потом я обнаружил мужчину в сером костюме — позади себя. Этот его щелчок предшествовал моему крику. Оказалось, дело не в игре тени — мужчина действительно был черно-белым. Я взглянул на свои ладони: похоже, я единственный, чье тело было наполнено цветом.

В этот момент ко мне вернулась память о последних трех днях. Но она не залила сознание стремительным горным потоком, она вжималась в меня как пуля из желе. Воспоминания о случившемся не били меня на отлог, а странным образом порождали спокойную уверенность, что я все знал и никакими новостями меня теперь не шокировало.

И, конечно, я был знаком с черно-белой фигурой в клетчатом пиджаке рядом со мной. Старый недобрый джин по имени Саатчи. Знал я и другое: мне пришлось побывать в этом коридоре. Несколько часов тому назад. За пять минут до полуночи, в эту пятницу — и тоже после того, как Саатчи щелкнул пальцами.

5.11

…Источка упала на пол. Огонь в занозе зеркала исчез и появилось миниатюрное изображение джина.

— Нет, — сказал Саатчи, — никаких прощаний, — и щелкнул пальцами.

Еще мгновение назад моя рука держала телефон, который должен был принести смерть и разрушение, а теперь кисть инстинктивно сжимала воздух. Мгновение назад я горбился под сценой на стадионе, а теперь очутился в плохо освещенном коридоре, в котором одновременно двигались десятки дверей, но все равно тишина стояла

такая, что можно было услышать, как упадет перо. Какие-то люди в одинаковых серых костюмах и с лицами цвета мокрого асфальта появлялись из одного отверстия и исчезали в другом. Сложив руки на груди, Саатчи наблюдал, как я безумно верчусь в центре белого круга, пытаясь понять, что произошло. Джин тоже был серым. Он имел на себе то же, что и тогда, когда явился ко мне впервые, — клетчатый пиджак и брюки со стрелками, о которых можно порезать пальцы. Я бы не удивился, если бы при этом и кровь закапала серая.

Мы словно оказались в черно-белых кинофильмах сороковых годов, но я отличался здесь бессмысленным цветным пятном — как желтый урод из комикса Фрэнка Миллера. Впрочем, никто из проскальзывающих мимо теней не обращал на меня никакого внимания.

— Что за дерьмо!

— Ты ошибаешься, — возразил джин. — У дерьма есть цвет, запах, а иногда даже имя.

Саатчи неслышно открыл ближайшую дверь — через свет, ударивший в глаза, в комнате нельзя было ничего разглядеть — и шагнул за порог. Его силуэт махнул рукой, приглашая следовать за ним.

Как только я закрыл за собой дверь, что-то щелкнуло и ослепительный свет сменился привычным, комнатным. Мы стояли в внутренностях огромного часового механизма. Шестерни разного размера неслышно кружились над нашими головами, созвездия винтиков казались нарисованными простым карандашом, к безупречно гладким дискам на потолке хотелось приложить руку.

— Я мертв?

— Чтобы оказаться здесь, это совсем не обязательно.

— Что это за место? — от живого механизма невозможно было отвести глаза.

— Ты в гостях у Саатчи. Круто? Правда, никаких часов до этого механизма не существует в принципе — кто бы следил за земным временем? Ужасно жаль, что я не был рядом в тот момент, когда изобретали механические часы, — я бы подсказал, что форма круга выбрана неправильно: не нужно копировать солнечные часы, прибор для измерения времени должен быть в форме стрелы. Смотри, и жизнь ваша не была бы такой однообразной.

Я представил часы в форме стрелы, где стрелка движется от оперения к острию. Ровно в полночь пружина щелкает, и тонкая алюминиевая полоска, достигнув того острия, снова оказывается у стартовой риски. Если бы такие часы и изменили нашу жизнь, то только добавили бы в нее отчаяния. Не удивлюсь, если эту идею Саатчи подкинул Сизиф.

— Никогда не думал, что у джиннов могут быть дома.

— Только если их кредитная история чиста для ипотеки, — Саатчи хлопнул рукой по колено, награждая себя за остроумие. — Шучу. Конечно, могут быть — разве мы не люди?

Он вытянул свою светло-серебристую руку рядом с моей, живой, пожалуй, чтобы добавить красок во вторую шутку, но повторно себя по колено не хлопнул.

Я почувствовал движение воздуха у лица, и вдруг с неба свалилась сова — такая же серая, как и все вокруг, — и ловко, но неслышно спикировала на вытянутую руку Саатчи. От неожиданности джин немного очнулся и даже дернул концовкой, но уже через мгновение рассмеялся.