Времени нет
Шрифт:
Машина остановилась на светофоре. Капитан отстранил Эдема, вытащил из бардачка грязную тряпку и, высунув руку из окна, принялся протирать оставленную птицей свежую метку. Его нынешняя коробка была в безупречном состоянии.
— Значит, вы знакомы с Эдемом? — продолжил Капитан беседу, когда машина выехала на трассу. — А вчера, когда речь зашла о вашем концерте, он ни слова мне не сказал, да-а. Решили попробовать его утреннюю привычку? — Эдем неопределенно повел плечом. — А где он? Я ему звонил, не отвечает. Обычно он бодрствует в такое время.
Эдему самому было
— Собирался в срочную командировку, — ответил он и понял, что болтал лишнее — слишком уж фальшивым было объяснение.
Капитан недоверчиво хмыкнул и больше уже не пытался поддерживать диалог: не стоит разговаривать с человеком, если ты не веришь ему, а он тебе.
Они уехали на Владимирскую, когда в неудобную тишину вклинился телефонный звонок. Эдем поспешно принял вызов. Только на одном контакте с телефонной книгой стояла такая мелодия. Звонил Павел, продюсер Крепкого, близкие люди называли его Паштетом.
— Привет! — сказал Эдем и вдруг вспомнил. — Ты должен вчера сообщить мне подробности предстоящих съемок.
Дрожь побежала по его рукам от осознания того, как естественно знания Крепкого двумя спиралями ДНК сплелись в единое целое с его знаниями. Оставалось только думать, исчезнут ли они завтра, когда Эдем окажется уже в другом теле.
— Обещал, и что? — ответил Паштет. — У меня для тебя королевский подарок. А ты где? Я слышу шум двигателя.
— Еду в центр, собираюсь пробежаться.
— Ты сел в машину, чтобы пробежаться? Гениально! Это вообще ты сейчас сказал? Или это хакеры из Анонимуса сломали мой телефон, запустили в него вирус — и ты говоришь осмысленные вещи, а мне чувствуется всяческий хрен? А погоди, это пиар-ход, которого ты со мной не согласовал? Ты выходишь в спортивной форме на Крещатик, делаешь фотографию в инстаграммах и пишешь под ней послание миру: «Эй, я спортсмен, а не старый пердун. Я и пробежаться могу, а не только сыграть на гитаре хиты, под которые целовались ваши мамочки». Ну а потом садишься в машину и уезжаешь обратно. Я правильно все представляю?
Паштет весил с полтора центнера, и его дружелюбное лицо, присущее людям такой комплекции, диссонировало с грубыми остроумиями, которыми он сыпал. Хотя, справедливости ради: если подсчитать количество непристойностей в бурном потоке его слов, их процент окажется совсем небольшим.
— Что за подарок?
— Самый ценный — возможность. Мне был виноват один человек, родственник которого знает другого человека, который, наконец, познакомит нас сегодня с нужным человеком. Ты, конечно, ни черта не понял, но я и не пытался говорить понятно. Все, что нужно от тебя: сделать свое селфи на Крещатике, потом переодеться в приличную одежду — твой серый пиджак, который мы купили в Праге, будет вполне уместным — и через час быть в холле гостиницы «Хаятт».
— Нужен человек зачем?
— Для коллаборации с группой с мировым именем. Разве не об этом ты мечтал пол жизни, сынок? Так что не просери своего шанса. Серый пиджак, джинсы и туфли. Ни в коем случае
Эдем едва вспомнил о планах Крепкого на день: пресс-конференция к обеду и шоу в прямом эфире — после. Можно было махнуть на них рукой и заниматься чем-то более интересным, заставив настоящего Крепкого завтра разгребать последствия этого бездействия. Можно, разве у Эдема были более интересные идеи? Нет, планы крепкого были не обязанностью, а возможностью, и Эдем собирался воспользоваться ею.
Капитан привез Эдема на Европейскую площадь и припарковался у Национальной филармонии. Тот оставил на торпеде крупную купюру, поблагодарил и удалился.
— Если телефон Эдема не выключен, а он очень спешил с отъездом, то мог бы хоть написать мне. Он обычно не забывает о других, — сказал ему Капитан вдогонку, пока Эдем думал, что ответить, потянулся, захлопнул пассажирскую дверцу перед его носом и начал разворачивать свое судно.
Капитан был прав. В жизни Эдема было только три человека, которым он сообщил бы об изменении своей геолокации: Артур, офисный секретарь и, да, Капитан.
Город оживал. Застучали каблуки и заурчали двигатели. День обещал быть ясным. Эдем сначала побежал трусцой, миновал арку Дружбы народов и свернул на пешеходный мост к Владимирской горке. Он оказался не единственным, кто в это утро надел кроссовки и спортивную форму — мост, открывавший идиллическую картину пробужденного города, и украшенный золотом парк собрали немало местных ценителей утреннего бега.
Под ногами причмокивал мокрый асфальт и шуршали листья — они уже показались осенью. Эдем был бусинкой, нанизанной на жилку парковых дорожек, и вскоре почувствовал, как клубок в его душе тает. Соглашение с джином имело смысл лишь в том случае, если жить одним днем, не думая о пропасти под носками кроссовок. И теперь он просто бежал — раз, два — рассматривая парк, прогудевший над ними фуникулер, кормушки для птиц, расставленные на продажу картины художников, зеленые церковные купола. Он улыбался бежавшим навстречу людям.
Те отвечали ему тем самым, некоторые успокаивали шаг, а один поздоровался как со старым знакомым, имени которого он не может вспомнить. Как кисточка желтой краски, музыкант Крепкий бег вверх по Андреевскому спуску, оставляя за собой след с улыбок.
На пересечении с Десятинной Эдем остановился отдышаться. Опершись руками о колени, он выбирал следующий маршрут.
— Здлатуйте, — перед ним неожиданно вырос мальчик. Он смотрел на Крепкого большими глазами и сосал кончик отломанной ветви.
— Здравствуй, — ответил Эдем, знавший одно-единственное правило обращения с детьми: не сюсюкать.
— Пять минут — это скики?
Если бы Крепкий имел наручные часы, Эдем объяснил бы на примере с движением стрелок. Но часов не было, и ответить оказалось проще.
— Пять минут — это мало. Это почти ничего. Если мама отпустила тебя на пять минут, то нужно бежать к ней.
Малыш бросил сосать и уставился на Эдема, затем протянул ему мокрую на кончиках ветку и побежал в сторону Пейзажной аллеи.