Времени нет

Халил Рустем

Эдем едва разобрал ее слова в этом хоре голосов. Ему прополоскали рот, и он сплюнул бурую жидкость в ведерко. Незнакомые руки вытирали плечи. Накачанный парень с голубой повязкой на лбу что-то ему объяснял. Эдем кивал, но на самом деле слышал только слова Инары.

«Это безумие», — повторяла она.

Инара и не подозревала, насколько была права. Эдем охватил безумие ненависти.

Он сражался за мальчишку, которого обидели одноклассники. За юриста, которого ругают при коллегах. За мужчину, получившего нож в спину от лучшего друга. Он дрался из-за приговора, вынесенного врачами. Из-за того, что в жизни не было той вдохновенной заключительной

речи в суде, которая меняет взгляды и судьбу. Из-за ребенка, который мог родиться у них с Инарой. Из-за жизни, составленной по графику, в котором не оказалось места для счастья. Он сражался потому, что не дрался много лет. Потому что это, вероятно, было его последнее сражение.

В тумане ненависти он не замечал противника, не угадывал его движений, не рассчитывал своих сил. Он просто стремился врезать как можно сильнее. Его кулаками двигала ярость — и он был избит.

Оказалось, это была ошибка. Драться надо было не по ненависти, драться надо было во имя жизни.

— Восемь! — кричал рефери.

Эдем оттолкнулся и поднялся. Толпа заулюлюкала.

"Выдержишь — лекарство твое", — сказал ему Борец. А мог бы сказать: «Выдержишь — и будешь жить дальше. Болезнь покинет твое тело. И пусть твоя душа уже продана посланцу дьявола, но контракт вступает в силу только после смерти. А впереди у тебя еще будут десятки лет той жизни, которую ты сам себе выберешь. Только выдержи бой».

Борец решил, что пора добить Эдема и на этот раз надежно положить его на ринг. Он сменил тактику и замолотил, как пшеницу дробильная машина. Закрываясь от ударов, Эдем нашел дыру в защите противника и контратаковал. Его кулак дотянулся до челюсти Борца. Тот, ошеломленный ответом, отступил на два шага.

Зрители затихли. Они не ожидали от Эдема такого удачного выпада. Время на мгновение остановилось.

А потом раздался оглушительный свист. Это была Инара.

Борец имел целый зал болельщиков — одетые по офисным стандартам, они, похоже, были задержавшимися на работе подчиненными и, узнав о внезапном бое, завернули прямо сюда. Поддержать Эдема пришел только один человек, но такой, который может заменить и стадион. Инара кричала, хлопала в ладоши и избивала от досады по краю ринга, когда Шевченко получал особенно ощутимые удары. А после того, как он поднялся с колен и через несколько секунд врезал Борцу в челюсть, Инара впервые со студенческих времен положила в рот два пальца и свистнула так, что с хипстеров срывало наушники.

Борец погладил перчаткой челюсть и пошел в атаку. Они сделали несколько выпадов, черкнув друг друга по предплечью. А потом Борцу показалось, что он нашел окно. Его кулак полетел в лицо Эдема. Тот немного развернулся, перчатка Борца прошла перед носом Эдема, на лету встретившись с его перчаткой, и уже в следующее мгновение левая рука Эдема с размаху врезалась в открытое ухо Борца. Тот, ошеломленный, отступил на шаг и закрыл голову руками. Эдем начал осыпать его ударами по корпусу, и Борец решил зайти в клинч.

Рефери разделил их и дал сигнал продолжать сражение. Борец начал наседать на Эдема, оттесняя его к краю ринга частыми выпадами. Он и не заметил, как зеркально изменилось их поведение. Теперь Борец тратил энергию на удары, которые не наносили противнику серьезный ущерб. Эдем дождался момента и впечатал кулак в плечо Борца так, что его правая рука бессильно повисла, а сам он, пораженный, отступил на два шага.

Двое юношей, которые, вероятно, выполняли не самую престижную работу, а потому не особенно ее ценили, сдержанно зааплодировали

Шевченко, отдавая дань уважения его неожиданным успехам. Теперь Инара не морщилась каждый раз, когда перчатка Борца задевала Шевченко. И когда ударил гонг, знаменуя конец раунда, Инара снова стояла у угла Шевченко, но уже не предлагала ему сдаться.

Набираясь сил для следующего раунда, Эдем понял, что может и победить. Он бился впервые за много лет не в зале суда, не с гнилой системой, не с невидимой глазу болезнью — нет, он сражался с живым человеком, с мышцами и костями, с перчатками, в каждой из которых, казалось в начале. поединка, скрыто по нокауту. И когда пора возвращаться в центр ринга, Эдем вышел туда не мальчишкой, собирающей учебники, не мелким юристом, получающим выговор от начальства, не преданным другом — нет, он вышел как боксер, вспомнивший о той, столь прекрасной человеческой жизни.

3.20

Стена приятно холодила спину. Эдем с полотенцем вместо набедренника сидел на длинной скамейке в раздевалке, а врач обрабатывал ему раны.

— Хватит, — сказал Эдем. — Уколите мне обезболивающее, и на этом закончим.

Врач убрал пинцет и потянулся к саквояжу за шприцем.

Неплохо было бы поставить здесь зеркало, подумал Эдем, чтобы боксеры могли видеть, как они выглядят после изнурительного боя. Улыбнулся от мысли, что завтра проснется другим человеком, и раны не будут печь лицо, и ребра не будут ныть. Хорошее дело! Он одолжил тело в день, а возвращает его с синяками и без ста миллионов (плюс — прибыль от манипуляций с акциями братьев Белевичей, минус — расходы на вдову Фростова и Иванку).

Доктор ушел. Эдем закрыл глаза. Пусть и со скоростью черепахи, но силы все же возвращались к нему.

Хлопнула дверь. Кто бы это ни был, Эдем не собирался выходить из покоя, пока гость не заговорит сам.

Гость обошел раздевалку и с шумом опустился на соседнюю скамейку. В нос ударил резкий запах одеколона и прервал резкий запах пота, которым были пропитаны стены.

— Только один знакомый мне миллиардер пользуется таким говняным одеколоном, — сказал Эдем, не открывая глаз.

Борец засмеялся.

— Зацеди тебе в челюсть, но я уже сделал это, — ответил он. — Не ожидал, что все кончится рассеченной бровью. Да что там, не ожидал, что выстоишь хотя бы четыре раунда. Это было по-мужски. Когда настолько знаешь жизнь, кажется, что люди уже не смогут удивить. Хочешь закурить?

Эдем издал нечто среднее между рычанием и мычанием, что должно означать отказ. Щелкнула зажигалка, и испарения одеколона смешались со сладким дымом марихуаны.

— Если ты мужик, то и поступать надо было соответственно, — продолжил Борец, громко выдохнув. — Просто подошел бы ко мне и сказал: уступи «Тремя китами» мне, это не бизнес, это пожертвование. Я бы тебя понял. А придумывать это все, с судьей, подставлять меня… Мог бы обойтись без этого всего. Достаточно было просто поговорить.

— А выбрасывать на свой телеканал сюжет о моем отце — это было по-мужски?

— А сдавать своего отца в дом престарелых — по-мужски?

— В пансионат, не в дом престарелых.

— Ну, это меняет все дело.

Борец снова щелкнул зажигалкой.

— Тот хук правой был хороший, — заметил он через некоторое время.

— Сделал бы ответный комплимент, но не могу из десятка точных ударов отличить лучший.

Зашуршала одежда — Борец встал.

— Почему Сергей Хижняк распродает свой бизнес? — спросил он.