Время ацтеков
Шрифт:
Вторая все еще в углу – я решил предать ее тело огню последним. Итак, я беру в руки молоток и, слушая, как Женя положительно отзывается о моих качествах – человеческих и мужских, – ломаю священнику руки и сворачиваю его в совершенно невозможный узел. Под конец меня все-таки тошнит, но я успеваю сделать это в подобающем для блевотины месте – на газету под ногами легавого.)
в) она купила новое платье;
* (Я всегда любил женщин за умение раствориться в мире вещей, пробежаться по магазину, испытать единение всего своего существа с каждым куском ткани на вешалке, с каждым блестящим, а иногда и тусклым
** (Между прочим, священника тоже не существует в этом мире в оболочке тела. Я гляжу на Вторую и понимаю, что пора прощаться. Я треплю ее по щеке, целую в лоб, тискаю грудь. Черт! Как же все-таки жалко. Ну, что мне стоило забыть о приличиях и нормах? А сейчас уже, наверное, поздно. Чтобы сунуть в печь Вторую, приходится ломать суставы и ей. Если бы не страх утра и того, что в восемь часов сюда забегут, галдя, мальчишки в коротких – или что там они сейчас носят – штанишках, я бы сдался. Но у меня нет выхода. О Боже. О Мадонна. О великий народ ацтеков. Я налегаю на руку, и та наконец-то ломается. Я бы присунул тебе, Вторая. Прости меня. Я жертва, как и ты. Обстоятельства убили тебя и насилуют мою душу. Я люблю тебя. Я захлопываю дверцу. И плачу, усевшись на пол. Это, конечно, истерика, и мне нужно взять себя в руки. Интересно, что бы подумали про меня ацтеки, если бы увидели меня – хоть один. И покатит ли то, что я сегодня сделал, как жертвоприношение? Если да, то кому? Духу марихуаны – две женщины, духу трусости – один мужчина. И, если бы хватило сил и злости замочить легавого, – еще один пошел бы духу безмятежности. Ну, он сегодня останется голодным, мы же решили.)
г) я прекрасно трахаюсь, мы словно созданы друг для друга, ну, в этом смысле, ну, я понимаю, что она имеет в виду, я же еще и умница, так вот, именно поэтому она хочет, чтобы я поскорее приехал.
* (Что я и делаю, растолкав легавого, который тупо моргает, везет меня домой, молчит всю дорогу, молчит, пока я рассказываю ему, что произошло за время его отключки, молчит, когда я прошу его быть осторожнее, и, так и не проронив ни слова, уезжает, напутствуемый моими настойчивыми просьбами избавиться от машины.)
** (Я решаю купить машину, чтобы нам с Женей было на чем выехать за город.)
*** (Конечно, потрахаться.)
**** (Ведь я – см. примечание*.)
– Вам нужно уехать, – говорит легавый.
– На пару недель, не больше, – садится он в кресло.
– Я за вас беспокоюсь, – отводит он от Жени глаза.
– Лучше бы ты отводил глаза от меня, – ехидно говорю я.
– Гомеопат хренов, – говорю я.
– Любитель трав и природы, – улыбаюсь я.
– Все чисто, – отводит глаза он.
– Машина уже в Румынии, ее там снова соберут по частям и продадут как новую, – говорит он.
– В школе тоже все в порядке, – уверяет он.
– О чем это вы, мальчики? – спрашивает Женя.
– А, ерунда, – гладит он ее взглядом, и я думаю, что нам с ней и правда не мешало бы уехать.
– А если он вычислит нас по дороге? – подразумеваю я преступника.
– Уедете быстро и тайком, – говорит легавый.
– Умчитесь на крыльях любви, – пошлит он.
– Я вам завидую, – становится он серьезным.
– Он милый, – улыбается мне Женя.
– Спасибо, – говорит легавый.
– Оно того не стоит, – польщен я.
– Да я не об этом, – пристально смотрит он на меня.
– А о чем? – спрашиваю я.
– Спасибо, что передумал, – многозначительно глядит он мне в глаза.
– Ну, с молотком, – углубляет он тему.
– Я по следам все понял, – улыбается он.
– Не забывай, ты же имеешь дело с легавым, – улыбается он.
– А я тут займусь ловлей на живца, – говорит он.
– Причем живцом буду я, – решительно настроен он.
– Вот было бы здорово, если бы он убил тебя, а ты его, – устало говорю я.
– Все проблемы были бы решены, – мечтаю я.
– Может, я и правда хочу умереть, – поджимает губы он.
– Найди себе телку помоложе и забудь обо всем, – говорю я.
– Прости, – прикусываю я язык.
– Ничего, – говорит он.
– Что ты знаешь о молодых телках, о том, что ты можешь дать меньше того, чем они хотят, и о желании все же обладать ими? – спрашивает он.
– Ничего, – примирительно поднимаю руки я.
– Проехали, – говорю я.
– Пожалуй, мы и правда уедем, – говорю я.
– Счастливого пути, – желает он счастливого пути и встает.
– Тот чемодан, что в коридоре, – вспоминает он.
– Ну, большой, с колесиками и ручкой, – уточняет он.
– Это подарок.
– Прямо свадебное путешествие, – говорит Женя.
– Почему бы вам не пожениться? – спрашивает легавый.
– Да он с ума сошел, – говорю я.
– Точно, – поддерживает меня Женя.
– Вы любите друг друга, – говорит легавый.
– Вот и вступайте в законный брак, – советует он.
– Браки часто бывают несчастливыми, – многозначителен теперь уже я.
– Это ничего, – не сдается он.
– Лишь бы мужчина оказался молодцом, – достойно парирует он.
– И порядочным! – завершает он.
– Мерзавцем, – завершает Женя.
Мы смеемся и, проводив легавого, собираем вещи.
Мысль о браке не покидает меня.
– Давай поженимся, – предлагаю я.
– Прямо здесь, – прошу я.
– На этой поляне? – смеется Женя.
– Ты понимаешь, о чем я, – запрокидываю я ей голову и долго целую.
– Удивительно, – говорю я.
– Ты первая женщина, которую мне хочется целовать, – признаюсь я.
– Это любовь, – улыбается она.
– И не только целовать, – сжимаю ее я.
– Ах, – говорит она.
Мы падаем навзничь и глядим в небо. На расстоянии двух вытянутых рук от нас оно – серое, горное, румынское – мельтешит карпатскими облаками. Они то белые, то желтые – смотря как падает свет. Мы на высоте двух километров, забирались на этот альпийский лужок часа два. Пришлось пройти мимо поваленных для лосей деревьев – чтобы кору жевали, объяснил пастух – и нескольких крестов, воткнутых в изголовье могил разбившихся альпинистов.