Время ангелов
Шрифт:
Целый день Пэтти тщательно избегала встречи с Евгением. И это было нетрудно, потому что Евгений, то ли из деликатности, то ли из-за опьяненности счастьем, тоже старался ее не тревожить. Пэтти переживала радость, смешанную с отчаянием. Оба чувства были так сильны, что она едва могла их разделить. Она не знала, что полюбит Евгения. Но теперь узнала, что полюбила, и особенной любовью, на которую уже и не надеялась.
Но тут же она останавливала себя: как же это возможно? Ведь она любит Карла и никого другого любить не может. И словами это не выразить. В паутину
Что же тогда случилось этим утром? Под солнцем, под снегом наступило какое-то сумасшествие, какая-то неожиданная изумительная свобода. Черные годы исчезли из ее души, и она вновь ощутила это страстное стремление к другому, этот человеческий жест, который делает каждого из нас наиболее полно самим собой. Ей словно была дарована новая сущность. Всем естеством она устремилась к Евгению, не оставив нигде ни частички себя. Из ее черного окоченелого существования родилось что-то ясное и танцующее. Радость любви Евгения, радость своей воскресшей способности любить она пронесла через весь день. И все же — как это могло случиться?
Невинность, которой она одарила Евгения даже раньше, чем узнала его, теперь сияла вокруг него, как ореол. Мрак не касался его. Он любил ее просто, искренне. С ним она могла бы жить в невинности. В это утро на нее повеяло счастьем. Счастье заключено в Евгении, как и во всех безгрешных людях. Коснись — и оно просияет. И счастье осветило ее. Весь день ощущение счастья сводило ее с ума. Она может быть счастлива с Евгением. Она может стать его законной венчанной женой, носить золотое кольцо и жить с ним в чистоте. Быть замужней женщиной, обыкновенной, любить светло.
Так может быть. Так не может быть никогда. О Карле нельзя рассказать Евгению. Он отшатнется в ужасе, если узнает. О признании не может быть и речи. Пэтти спросила себя: ты все еще любовница Карла? И ответила: да. В любой момент, когда захочет, всегда Карл может овладеть ею. Его воля, а не ее. Он — ее судьба. Верно, иногда она представляла, как уходит от него, представляла себя свободной. Пэтти, смиренно служащая благу. Но острое болезненное чувство подсказывало ей разницу между мечтой и реальной возможностью. Реальной возможностью была именно невозможность. И ей надо было учиться жить с этим противоречием.
«Но я люблю его», — повторяла Пэтти, словно простота этих слов могла спасти ее.
— Патюшечка.
Пэтти поспешно отвернулась от окна.
— Ты еще не закончила уборку?
— Только что закончила.
— Следы мышей видела?
— Нет.
— Странно. Я видел наверняка.
Пэтти стало вдруг мучительно стыдно. Кровь бросилась ей в лицо, сделав его черно-красным, словно вся чернота в ее крови взбунтовалась, чтобы изобличить ее.
— Не уходи, Пэтти. Я хочу поговорить с тобой.
Карл носил черные очки. Два глянцевитых овала смотрели непроницаемо, отражая розовый свет, отражая башенки города.
— Пэтти, будь добра, задерни шторы. Мне не нравится эта снежная белизна.
Пэтти выполнила приказ.
— Получше задерни. Еще свет пробивается.
Через секунду комната погрузилась в кромешную тьму. И тогда Карл включил настольную лампу. Он посмотрел на нее своим громадными темными ночными глазами, потом снял очки и потер лицо. Он начал ходить по комнате.
— Не уходи. Присядь где-нибудь.
В комнате было очень холодно. Пэтти села на стул около стены. Карл прохаживался: туда-сюда. Она заметила, что под сутаной ноги у него босые. Сутана развевалась и всякий раз, когда он проходил мимо, касалась ее коленей с какой-то грубой лаской. Теперь Пэтти не сомневалась: Карл знает о ее отношениях с Евгением, как знает все, что происходит в ее сознании. В его присутствии она становилась рабой исходящей от него темной силы. Она закрыла глаза и что-то, может быть, ее душа, выпала из нее и покатилась под эти босые вышагивающие ноги.
— Патюшечка.
— Да.
— Я хочу поговорить с тобой серьезно.
— Да, — Пэтти сунула два пальца в рот и больно зажала их зубами.
— Давай включим музыку. Поставь сюиту из «Щелкунчика».
Пэтти подошла к патефону и неловкими руками поставила пластинку. Он знает о Евгении.
— Сделай громкость. Вот так.
Карл все еще ходил по комнате. Потом подошел к окну и слегка раздвинул шторы. Желтовато-красный свет заката мгновенно разрезал тьму. Frere Jacques, Frere Jacques, donnes-vous?Карл задернул шторы и повернулся в полутьме. Потом, не глядя на Пэтти, начал как-то сонно расстегивать сутану. Тяжелая черная ткань разошлась, как кожура плода, и обнаружила треугольник белизны. Карл начал освобождать плечи, и с тихим шорохом черные одежды кучей опали вокруг его ног. Он переступил через них. Под сутаной у него была, кажется, только рубаха. Пэтти знала этот ритуал. Дрожь охватила ее.
— Иди сюда, Пэтти.
— Да.
Карл боком сел у стола. В рубахе он выглядел по-другому, стройным, молодым, почти беззащитным. Пэтти это всегда потрясало.
— Ты должна опуститься на колени. Я задам тебе ряд вопросов, а ты мне ответишь.
Пэтти встала на колени. Она не могла не прикоснуться к его ногам. И прикоснувшись, со стоном припала к ним и обняла.
— Очнись, Пэтти. Ты должна как следует выслушать меня.
Он мягко отстранил ее от себя. Она выпрямилась и посмотрела ему в лицо, выражение которого было почти скрыто от нее.
— Твое имя?
— Пэтти.
— Кто дал тебе это имя?
— Вы дали.
— Да, думаю, я и в самом деле твой крестный отец, твой отец в Боге. Ты веришь в Бога, Пэтти?
— Считаю, что верю.
— И ты любишь Бога?
— Люблю.
— И ты веришь, что Бог любит тебя?
— Верю.
— Пребывай в вере. В ней для тебя спасение.
— Пребуду.
— Твоя вера заботит меня, Пэтти. Это странно. Ты христианка?