Время ангелов
Шрифт:
— Я не верю ни слову из того, что ты сказал.
— Тем больше для тебя оснований уйти.
— Нет, нет, нет!
Маркус физически ощутил суматоху вокруг себя, как будто бы тьма кипела и бурлила. Он зашатался, больше не в состоянии сохранять равновесие после столь долгой слепоты.
— Карел, где ты? Прости, но я должен прикоснуться к тебе хоть на мгновение. Дай мне, пожалуйста, руку. Я здесь. Я протягиваю руку.
Маркус шагнул вперед во тьме, вытянув перед собой руку. Он коснулся чего-то холодного и мясистого, двинувшегося ему навстречу, он сжал это и затем издал громкий крик. Что-то тяжело упало на пол. Подол сутаны, чуть задев, проскользнул мимо, и Карел рассмеялся.
— Что это? —
— Просто морковь. Плоть от плоти моей.
— Думаю, мне лучше уйти, — сказал Маркус.
— Хорошо. Вот сюда.
Твердая рука легла сзади на его плечо и подтолкнула.
Когда Маркус оказался на лестничной площадке, ему в голову пришла смутная мысль, что он мог бы выкрикнуть имя Элизабет. Но темнота пугала его. Крик в этом кромешном мраке был бы ужасен. Он спустился по ступеням и покорно стоял, пока открывали дверь. В пропитанном туманом воздухе показался холодный круг пространства.
— Я приду завтра, — сказал он и обнаружил, что говорит шепотом.
— Нет. До свидания.
Легкий толчок выпихнул его за дверь. Маркус сделал шаг-другой по обледеневшему тротуару и услышал, как за ним заперли на засов дверь. Ноги его подкосились, и он медленно упал на колени, а затем сел на тротуар. И пока сидел так, он увидел, что в доме зажглись все огни.
Глава 8
— Извините меня, это Антея. Антея Барлоу из пастората. Вы помните меня? Мне бы хотелось узнать…
— Я помню вас, миссис Барлоу. Если вам нужен священник, боюсь, вам опять не повезло. Он не принимает посетителей.
— О Боже. Видите ли, мне действительно…
— Извините.
Пэтти чувствовала себя совершенно несчастной. Ей не нравилось в Лондоне. Туман и одиночество ужасно ее угнетали. Она наконец-то нашла дорогу в магазины, но это была слишком долгая и утомительная прогулка, а возвращаясь через строительную площадку, она всегда нервничала. Однажды она увидела человека, стоявшего совершенно неподвижно у тротуара, и поняла, что не может заставить себя пройти мимо него. Через секунду-другую она узнала в нем Лео Пешкова. Он внезапно засмеялся и скрылся в тумане, подскакивая и размахивая руками. Молодой человек был ей неприятен, и инцидент напугал ее.
Одновременно ей становилось все труднее выполнять роль привратника. В старом приходе люди понимали странности Карела. Здесь же она часто не знала, что сказать. Карел велел ей всех отсылать. Эти усилия выматывали ее. Так как Карел приказал в ее отсутствие дверь не открывать, то она часто, возвращаясь домой из магазинов, находила несколько человек, с надеждой ожидающих у входа. Маркус Фишер продолжал звонить, и миссис Барлоу заходила каждый день. Были и другие посетители, в том числе член какого-то комитета, не принимавший «нет» в ответ, особенно после того, как ему уже трижды отказали. Тем не менее Пэтти не жаловалась.
Опасения Пэтти за Карела, так и не ставшие чем-то ясным или определенным, все усиливались. В том приходе он находился под защитой привычки, был «этим странным священником», и люди даже гордились его причудами. Здесь же он казался более встревоженным и совершенно незащищенным. Огромный, как исполин, он выделялся на фоне всего окружения, словно обитатель иного измерения. Он едва ли вообще присутствовал в доме священника. И, охраняя его дверь, Пэтти иногда думала, что она заслоняет собой создание, на которое тотчас же напали бы охваченные ужасом заурядные люди, которые звонили у дверей. Узнай они о его существовании, они сокрушили бы все окружающее, но появление Карела могло, возможно, наоборот, и усмирить его врагов.
Пэтти понимала абсурдность этих мыслей. Но так как она сама не была защищена от постоянной враждебности внешнего мира, то она не могла защитить и его. Угрозой было проникнуто буквально все в доме. Она тоже в свое время прошла через страх перед ним. Он человек настроения и часто был резок с ней. К примеру, он ужасно рассердился на нее за то, что она не закрыла дверь угольного подвала и дала возможность проникнуть в дом Маркусу Фишеру, который в памяти Пэтти остался огромным негром. Карел отругал ее, после чего встряхнул и оттолкнул от себя. Потом Пэтти долго плакала из-за этого в своей комнате. Она чувствовала себя отвергнутой, будто все ее существо внушало ему отвращение. И правда, она еще ни разу не мылась в ванне с тех пор, как переехала в новый дом. В ванной, находившейся в неотапливаемой части дома, было очень холодно.
Пэтти продолжала предаваться мечтам о том, чтобы уйти и начать жизнь сначала. Но ее мечты были несерьезными. Они мелькали, как едва освещенные кадры комиксов, играя успокаивающую роль, когда Пэтти убирала дом. Рассказы Юджина Пешкова о своей жизни в различных лагерях добавили много нового к этим иллюзорным картинам. Пэтти представляла себя самоотверженным работником, занимающимся улучшением бытовых условий, и жизнь ее, посвященная страждущим, обретала смысл. Она должна была действовать анонимно, но обратила бы анонимность своей славы в свой венец. Она, конечно, приняла во внимание довольно циничное замечание о самодовольстве социальных работников. Должен ли человек, помогая страждущим, страдать сам? Истинно добрый человек поступал бы так непроизвольно, как Иисус Христос. Юджин сказал, что для этого нужно быть святым. Что ж, Пэтти могла бы стать святой. Как она могла узнать, не святая ли она, если никогда и не пыталась? А может, все эти мечты исходили от желания счастья, счастья, не омраченного чувством вины? Это приводило ее в замешательство.
Возможно, появилась еще одна причина, по которой мечты Пэтти о святости утратили свою настоятельность. Юджин Пешков начал занимать определенное место в ее жизни и сознании. Дружба так внезапно ворвалась в жизнь Пэтти, что ей казалось, будто она вошла в широко распахнутую дверь и удивилась этому. «Узнавать кого-либо» всегда было очень трудной задачей для Пэтти, требовавшей много заботы и усилий с ее стороны. В ее отношениях с людьми всегда присутствовало какое-то смущение. Фактически она толком никого, кроме Карела, не знала. Но с Юджином она сразу почувствовала себя абсолютно непринужденно.
Почти равное положение слуг, работающих у одного работодателя, помогло ей окончательно избавиться от волнений. Она только жалела, что позволила ему называть себя Пэтти, а не Патрицией. Но тогда она еще не была достойна имени Патриция.
В Юджине была какая-то удивительная уверенность и законченность, а это притягивало в Пэтти то, что было в ней самой изуродовано. Он был настолько поглощен собой, что излучал какое-то сияние, возможно, то был свет его раннего детства, в чем так нуждалась Пэтти и чего она никогда не имела. К тому же он казался ей чистым человеком, и это согревало ее сердце самым непостижимым образом. Пэтти жаждала его чистоты, едва осознавая, что это значит, она по-собачьи о нее терлась. Юджин олицетворял собой добрый простой мир, из которого она безвозвратно выпала. А еще она полюбила его страдания и завидовала их значительности. «Гитлер», «Прага» — эти слова были наполнены смыслом для тех, кто что-то тогда пережил. Конечно, в то время это так не воспринималось. Но все же существовало утешение и возможность потом понять, что с человеком произошло нечто имеющее свое название. Когда она попыталась рассказать Юджину о своем детстве, ей не удалось составить рассказ — только маленькие бессмысленные обрывки. Его жизнь на всем ее протяжении имела смысл. Смысл ее жизни был сокрыт в будущем, в том времени, когда она станет Патрицией.