Время банкетов
Шрифт:
До выхода больших историй эпохи Реставрации было еще далеко. Только через полтора – три десятка лет вышли такие основополагающие труды, как «История двух Реставраций вплоть до воцарения Луи-Филиппа» Ашиля Тенайя де Волабеля, затем «История парламентского правления во Франции» Проспера Дювержье де Орана. Первый из них, родившийся в 1799 году, в 1830 году принадлежал к тем молодым прогрессивным либералам, которые входили в общество «Помоги себе сам, и Небеса тебе помогут», а затем сделались республиканцами. Он печатался в газете «Национальная», но, судя по всему, сторонился активной политической деятельности и посвятил все свои силы своему главному произведению – истории Реставрации, первый том которой появился в 1844 году, а последние – в конце Второй республики. В промежутке, осенью 1848 года, он в течение нескольких месяцев занимал пост министра народного просвещения в кабинете генерала Кавеньяка. Второй из этих историков, чье имя уже прозвучало в связи с руанским банкетом (он единственный заслужил снисхождение Максима Дюкана), родился в Руане в 1798 году; до июля 1830 года он печатался в газете «Земной шар» и опубликовал там целый ряд очень интересных статей о британской политической жизни. При Июльской монархии он стал депутатом и долгое время был ближе к Гизо, чем к Одилону Барро, возглавлявшему династическую оппозицию. Сделавшись затем сторонником избирательной и парламентской реформы, он не присоединился к республиканцам, но оставался убежденным, несгибаемым либералом. Его история Реставрации была написана и опубликована при Второй империи, после того как он поневоле прекратил всякую политическую деятельность; по названию его труда видно, что вначале он хотел довести свой рассказ до 1848 года и что, живя в государстве, которое так же мало уважало общественные свободы, как и прерогативы парламента, он с ностальгией вспоминал парламентское правление и дух июльских установлений. Оба умные, оба прекрасно информированные, Волабель и Дювержье де Оран имели возможность перечесть газеты и брошюры описываемой эпохи, собрать многочисленные свидетельства (тот и другой, разумеется, имели немало знакомых среди политиков и журналистов) и не только подробно рассказать о событиях своей юности, но и осмыслить их. В их трудах, которые легли в основу либеральной историографии эпохи Реставрации, несколько
40
Vaulabelle A. de. Histoire des deux Restaurations. Paris, 1854. T. 7. P. 97–102; Duvergier de Hauranne P. Histoire du gouvernement parlementaire. Paris, 1871. T. 10. P. 464–465.
41
Граф Луи де Вьель-Кастель, родившийся в 1800 году, в конце эпохи Реставрации начал службу высокопоставленным чиновником Министерства иностранных дел. Неттман, известный литературный критик, был моложе на пять лет; он опубликовал свои первые статьи в газете «Универсальная» в 1829 году.
Из всех современников не уделил достаточного внимания банкету в «Бургундском винограднике» только Луи Блан в своей «Истории десяти лет» [42] , первое издание которой появилось в 1841 году. Но из этих историков он единственный обосновался в Париже и начал свое приобщение к политической деятельности уже после Июльской революции. Луи Блан родился в 1811 году в Мадриде; детство и юность его прошли в Родезе, в католической роялистской семье; среднее образование они с братом смогли получить только благодаря стипендии правительства. Итак, когда юноша прибыл в столицу, он не был не только республиканцем, но даже и либералом; он сделался таковым позже, после того как поступил воспитателем в семью аррасского промышленника и воочию увидел, в каких нищенских условиях живут рабочие, а также познакомился с республиканцем, сотрудником газеты «Пропагандист Па-де-Кале» Фредериком Дежоржем [43] . Поэтому он мог живо и достоверно рассказывать об эпохе, последовавшей за Июльской революцией, но был вовсе не готов понимать и оценивать по справедливости то, что произошло накануне этой революции. А его республиканские информаторы стремились прежде всего указать на трусость буржуа, которые, по их мнению, не осмелились даже открыто бросить вызов монархии и произнесли тост за короля [44] . Июльское восстание народа, а затем присвоение плодов революции Орлеанской династией постфактум подтверждали проницательность и решимость юных республиканцев, возглавляемых Годфруа Кавеньяком. Тот факт, что Луи Блан недооценил значение банкета в «Бургундском винограднике», оказал немалое воздействие на последующую историографию; историки Третьей республики, находившиеся под его влиянием и нередко сочувствовавшие социализму, например Жорж Вейль и Себастьен Шарлети, упоминали этот банкет или, скорее, претензии к единственному произнесенному там тосту лишь как символическое рождение республиканской партии, группировавшейся вокруг Годфруа Кавеньяка, который участвовать в банкете отказался. Но это ничуть не уменьшает значения банкета самого по себе. Все данные, которыми мы располагаем, включая стремление республиканцев преуменьшить роль банкета в «Бургундском винограднике», заставляют считать, что весной 1830 года наблюдатели политической жизни воспринимали его как событие первостепенной важности.
42
Blanc L. Histoire de dix ans. Paris, 1841. T. 1. P. 153.
43
Loub`ere L.– A. Louis Blanc. Buffalo, 1961. P. 3–7.
44
Замечу кстати, что общее число участников банкета, которое приводит Луи Блан, – «чуть больше шести сотен» – самое низкое из всех и самое точное. Сохранилось письмо некоего Беродье, который, по всей вероятности, отвечал за снабжение; сразу после банкета он писал Одилону Барро: «У нас останется излишек средств; подписчиков в общей сложности 603, а все расходы, полагаю, не превысят одиннадцати тысяч франков» (AN 271 АР 3. Papiers Barrot. C1-16). Это дает нам основания предположить, что информаторами Луи Блана были бывшие члены республиканской фракции общества «Помоги себе сам».
Какое у нас право полагать, что люди XIX века ошибались? Конечно, историкам, осведомленным о дальнейшем ходе событий, легко демонстрировать ретроспективную проницательность и подчеркивать значение детали, ускользнувшей от внимания современников, но содержавшей в себе предвестие будущего. Например, мы имеем полное право назвать первостепенным историческим фактором основание весной 1828 года, по инициативе безвестного лионского ткача Пьера Шарнье, ассоциации взаимопомощи, которая в ближайшие несколько лет сделалась первой массовой организацией рабочих в континентальной Европе и положила начало движению мютюэлизма. Но у нас нет никаких оснований распространять на всех людей первой трети XIX века те, мягко говоря, скептические оценки, какие мы даем способности к политическому анализу Карла Х или Жюля де Полиньяка [45] . Очевидно, что и Капефиг и Неттман с легитимистской стороны, и Волабель, Дювержье де Оран или Ремюза со стороны либералов 1830 года слов на ветер не бросали. И если они придавали некоему событию первостепенное значение, мы обязаны к ним прислушаться. Раз они так поступали, значит, у них наверняка были для этого резоны, сформулированные открыто или только подразумеваемые. Осталось понять, что это за резоны. Для этого, как мне представляется, необходимо совместить несколько подходов: прежде всего, разумеется, восстановить политический контекст весны 1830 года, сегодня почти полностью забытый, дабы объяснить присутствие или отсутствие на банкете тех или иных лиц; разгадать намеки, скрытые в речах, с тем чтобы уяснить, какой стратегии или каких стратегий придерживались организаторы, понять, насколько верно угадали эту стратегию их противники, и, наконец, оценить, какую роль сыграло это мероприятие в мобилизации общественного мнения против министерства Полиньяка – мобилизации, которую в то время проводили либеральные круги. Однако мне кажется, что необходимо взглянуть более широко, перечесть истории, архивы и газеты эпохи Реставрации, чтобы увидеть в банкете в «Бургундском винограднике» не только самоценный эпизод или предвестие июльских баррикад (последнее не подлежит сомнению), но и завершение длительного процесса: банкет 1 апреля 1830 года был далеко не первым, который либералы устроили в эпоху Реставрации. До него и в Париже, и в департаментах люди участвовали во многих других банкетах. Выявить их, описать, создать их историю – все это, надеюсь, поможет лучше понять, что же произошло весной 1830 года.
45
Такого мнения придерживались уже современники, такие как Мишо или Капефиг, несмотря на свои легитимистские убеждения.
Глава 2
Время молчания (1818–1820)
В старых либеральных историях эпохи Реставрации, в частности тех, что написаны Волабелем и Дювержье де Ораном, встречаются мимолетные упоминания кое-каких политических банкетов в департаментах. Но более или менее подробного описания, сопровождающегося некоторыми комментариями, удостоились только два банкета, устроенные в Париже. Первый состоялся на двенадцать лет раньше банкета в «Бургундском винограднике», во вторник 5 мая 1818 года: это был обед (или собрание, или банкет; тогдашние тексты употребляют все эти термины в одном и том же значении) в заведении «Радуга» на Больничном бульваре. Второй, так называемый банкет на улице Горы Фавор, прошел чуть менее чем через два года, 5 февраля 1820 года. Оба имели одну и ту же особенность, которая шокировала часть современников, но на которую не обратил внимания ни один из историков эпохи Реставрации: за столом не было произнесено ни одного тоста, ни одной речи; гости вели только частные разговоры между собой. Это молчание, которое тогдашние роялистские газеты считали «нелепым», – любопытное начало для политической формы, которая впоследствии неизменно сопровождалась бурными потоками красноречия. Оно нуждается в комментариях, а для этого нам придется выяснить, при каких обстоятельствах весной 1820 года либералы наконец прервали свое молчание, но сначала придется ответить на другие вопросы, и прежде всего вот на какой: зачем собираться, чтобы ничего не сказать? Какой смысл имели эти политические собрания без речей?
Обед в «Радуге» и его отзвуки в провинции
Вот что писала на следующий день «Коммерческая газета», одна из двух ежедневных парижских газет, которая развивала идеи так называемых независимых – тогдашних крайне левых либералов:
Поскольку сессия 1817 года близка к закрытию, три сотни парижских граждан, почти все принадлежащие к числу избирателей, собрались сегодня, чтобы дать прощальный обед в честь некоторых депутатов, выказавших на национальной трибуне свой талант и патриотизм. Банкет состоялся в «Радуге» на Больничном бульваре. Среди приглашенных были замечены господа Граммон, Трею де Монтьерри, Шовлен, Дюпон (из Эра), Биньон, д’Аржансон, Мартен (из Грэ), Савуа-Роллен, Сонье, Троншон, Казимир и Огюстен Перье.
Это представительное собрание состояло из четырех сотен гостей, сидевших за одним столом; трапеза проходила в безупречном порядке и в обстановке самого искреннего веселья. По подписке, открытой по случаю этого патриотического праздника, была собрана сумма для выкупа трех заключенных из долговой тюрьмы.
Все расходились, желая процветания отечеству, конституционному монарху и свободе.
Многие депутаты уже покинули Париж, в том числе господа Белле, Неель, Комартен, Эрну, Жобез, Понсар, Паккар, Рюперу и Ревуар.
В этой невинной заметке наводит на размышления только одно – место, отведенное ей в газете. Она помещена в самом конце четвертой полосы; следует, однако, уточнить, что остальные материалы этого ежедневного листка – как и все прочие, с весны 1818 года подлежавшего цензуре, – посвящены одной-единственной теме – заседанию в Альби апелляционного суда по делу убийц судьи Фюальдеса; этот эпизод судебной хроники живо интересовал современников из-за своей предполагаемой политической подоплеки [46] . Итак, для либеральной ежедневной газеты обед, которому она отвела процитированные нами пятнадцать строк, представлял единственную новость дня, достойную внимания; отсюда нетрудно сделать вывод, что она выходила за рамки привычного. Правда, отчет, появившийся несколько дней спустя во «Французской Минерве», крупном либеральном полупериодическом издании первых лет эпохи Реставрации [47] , которое цензуре не подвергалось, выглядит почти таким же невинным. Он сообщает, что гостей было четыре сотни, и прибавляет к списку депутатов, не сумевших присутствовать на обеде, еще несколько имен; отметим полемическую шпильку, призванную, по-видимому, оправдать организацию банкета. Этьенн пишет, что «господа парижские мэры и заместители мэров» [48] устроили несколько дней назад «большой обед в честь министров, префектов, председателей судов, генеральных прокуроров и большого числа государственных служащих», тогда как – иронически замечает журналист – депутатам-патриотам принесли дань уважения одни лишь простые «предприниматели, негоцианты, юристы и литераторы».
46
Судья Фюальдес был убит при невыясненных обстоятельствах в Родезе, в подозрительном доме, и некоторые современники предполагали (и не без оснований), что ультрароялистские должностные лица покрывают убийц. См.: Darmon P. La rumeur de Rodez. Histoire du proc`es truqu'e. Paris, 1991.
47
La Minerve francaise. II bis. 1818, mai. P. 41–42. Письмо из Парижа № 10, за подписью Э. (по всей видимости, Этьенн, один из директоров издания). К заметке прибавлен постскриптум, датированный 5 мая. Политические газеты объявляли себя полупериодическими, поскольку такие издания не подвергались цензуре; в реальности они выходили примерно раз в неделю.
48
Мэры возглавляли администрации 12 парижских округов. – Примеч. пер.
Отчего же это мирное собрание четырех сотен граждан могло представляться либералам событием важным, а их противникам – скандальным? Если верить следующему выпуску «Минервы», этот обед, устроенный в честь нескольких депутатов, «в последние несколько дней служил темой всех разговоров». Конечно, мы не обязаны верить «Минерве», но полемика разгорелась и на страницах газет. Две недели спустя, 19 мая, «Коммерческая газета» сочла своим долгом защитить «гражданский банкет» от нападок роялистских газет, прежде всего «Газеты прений» и «Ежедневной», и с этой целью поместила на первой странице в качестве передовицы большую статью о банкете, а рядом письмо одного из читателей, входивших в число организаторов собрания. В общей сложности обсуждение длилось около двух месяцев: Леон Тьессе, сотрудник «Нормандских писем», другого листка, близкого к независимым, 25 июня выражал надежду, что кладет ей конец [49] . Восстановить ход дискуссии не так просто, поскольку из-за цензуры журналисты ежедневных газет использовали для выражения своих мыслей весьма причудливые формы: у представителей каждой точки зрения имелись свои посредники в британской прессе, которая поступала в Париж и активно там читалась [50] . Ультрароялисты высказывали то, чего не могли напечатать на родине, на страницах The Morning Chronicle, сторонники министерства – в The Courier, The Times или The Star, а либералы – в The Sun [51] . Тем не менее можно утверждать, что в центре дискуссии были два вопроса. Первый, к которому мы вернемся позже, касался того, что было сказано на обеде или, парадоксальным образом, того, что там сказано не было; второй был связан с самим собранием, с тем фактом, что оно состоялось.
49
«Я надеялся, что мне больше не придется говорить об обеде в „Радуге“. ‹…› Но коль скоро нападки продолжаются ‹…›, да будет мне позволено в последний раз возразить нашим противникам» (Lettres normandes. T. III. P. 37).
50
La Minerve francaise. T. II. P. 580; T. III. P. 19.
51
The Sun – английская газета XIX века, не имеющая ничего общего с одноименным современным таблоидом. – Примеч. пер.
В самом деле, обед в «Радуге» был новинкой. После нескольких лет Белого террора впервые случилось так, что несколько сотен людей, симпатизирующих либеральной оппозиции, собрались в публичном месте, чтобы отдать дань почтения «независимым» депутатам, тем, кого «Минерва» называет защитниками Хартии, а точнее сказать, тем, кто почти не скрывал, что питает очень мало уважения к династии Бурбонов. Те два десятка имен, которые приводят «Коммерческая газета», Этьенн в «Минерве» или Тьессе в «Нормандских письмах», сегодня совершенно забыты, многие неизвестны даже специалистам по этому периоду, между тем читатели 1818 года знали их очень хорошо. В этом перечне недоставало только банкира Лаффита – быть может потому, что его прошлогодняя речь в палате, восхваляющая английскую революцию 1688 года, снискала ему репутацию экстремиста [52] . Устраивая в честь этих депутатов обед по подписке, либеральные избиратели желали прежде всего выразить им благодарность за их поведение на подходившей к концу сессии парламента, поздравить их с тем, как они выступали и как голосовали, в частности, отстаивая свободу печати, и попросить действовать таким же образом и в дальнейшем. Но не менее важным было и влияние, оказанное этим собранием на самих его участников. Ибо, как напоминала «Минерва», еще двумя годами раньше «друг едва осмеливался ‹…› довериться другу, встреча трех человек считалась скоплением народа, а встреча с глазу на глаз казалась подозрительной, сегодня же четыре сотни человек сходятся на обеде и говорят друг с другом без боязни». Что же касается Волабеля, он, рассказывая об этом банкете тридцать лет спустя, подчеркивает удивительное впечатление, которое произвело на либеральных избирателей сознание, что их так много: «Хотя гости по большей части не были знакомы друг с другом, они знали, что имеют одни и те же убеждения; воодушевленные общением, ободренные своей многочисленностью, уверенные в своей мощи, они легко согласились с необходимостью объединить усилия ради общей цели – сопротивления тем, кто желает возродить старый порядок» [53] . Итак, этот гражданский и патриотический праздник был чрезвычайно важен сам по себе.
52
Charl'ety S. La Restauration. Paris, 1921. P. 123.
53
Vaulabelle A. de. Histoire des deux Restaurations. T. 5. P. 59.
Именно поэтому роялисты так сильно стремились развенчать его в глазах общества. Собрание в «Радуге» не могло и не должно было восприниматься наравне с официальными банкетами, вроде того, который парижские мэры и их заместители, все сплошь верноподданные роялисты, устроили для высокопоставленных государственных служащих, дабы заручиться их поддержкой, на что иронически намекал в своей заметке Этьенн. Роялисты стремились показать, что это собрание родственно либо анархии революционных времен, когда граждане регулярно собирались без какого бы то ни было контроля властей, либо самым тревожным проявлениям современного британского радикализма – большим, шумным народным демонстрациям в парке Спа-Филдс, в которых полутора годами раньше приняли участие десятки тысяч лондонских ремесленников и рабочих, матросов и солдат и которые едва не вылились в восстание. В ответ либералы иронизировали над претензиями к банкету в «Радуге»: конечно, если среди участников «было немало миллионеров, а чернь прибывала туда в экипажах», такое собрание нельзя не назвать скопищем мятежников. Среди гостей, кроме нескольких пэров Франции, фигурировали «большинство людей, являющих собою украшение искусств и литературы, торговли и юриспруденции, банковского дела и армии», «множество выдающихся литераторов и молодых писателей, обещающих принять активное участие в борьбе за независимость». Не только высокое положение участников, но также их внешний вид и безупречный порядок, в каком проходило собрание, доказали, что можно быть «другом свободы и равенства, не греша той грубостью нравов, тем дикарским поведением, какие слишком часто встречались в эпоху, когда революция выродилась в анархию гражданскую и нравственную».
Эта полемика о составе участников банкета впоследствии повторялась не однажды в течение эпохи Реставрации, да и позже – при Июльской монархии и даже при Второй республике, что доказывает, что она затрагивала нечто очень важное. Но главным для либералов, собравшихся в «Радуге», было то обстоятельство, что здесь впервые встретились несколько сотен человек, по большей части видевшие друг друга впервые в жизни и не знавшие прежде об общности своих убеждений – тех убеждений, которые в палате, единственном в ту пору публичном месте, где царила ничем не ограниченная свобода слова, высказывали редкие независимые депутаты. В первый раз сообщество до той поры невидимых парижских подписчиков, абонированных на полупериодические или ежедневные либеральные издания, в частности «Минерву», «Историческую библиотеку», «Нормандские письма», «Коммерческую газету», показывало себя на публике. Поэтому необходимо было, чтобы все прошло в полном порядке, чтобы – ввиду осенних частичных выборов – не был скомпрометирован политический образ «независимых» (одной из целей собрания было, как говорится в «Нормандских письмах», «выразить признательность депутатам и пожелать им успеха на ближайших выборах» [54] ). Но поскольку гости до этого дня не были знакомы друг с другом, нельзя было гарантировать, что в число приглашенных не проникнут провокаторы: «Знаете ли вы, что ультраминистерские писатели ставят в вину либералам? Их спокойствие, их мудрость! Они ожидали беспорядков, они, возможно, и сами пытались их разжечь», – пишет Этьенн. Итак, молчание на банкете оказалось для его организаторов единственной гарантией успеха: «Мы предпочли молчать ‹…› и таким образом обезоружить всех профессиональных провокаторов, всех платных истолкователей чужих мыслей».
54
Le Journal de commerce. 18.05.1818.