Время библиомантов. Книга крови
Шрифт:
– Проведи её, – попросила девочка, смачивавшая матери губы. – Пожалуйста! Скорее!
Петушиная книга молчала, пока Фурия читала про себя тайные знаки внутри страничного сердца, шевеля губами.
Мать пятнадцати умирала, и Фурия никогда не узнает, что послужило причиной её смерти. Вероятно, жители лагеря страдали болезнями, которые во внешнем мире и остальных убежищах давно уже удалось искоренить. Может быть, у неё было воспаление лёгких или рак, а может быть, и простой грипп. Фурия закрыла глаза и увидела перед собой надпись, словно бы горящую с внутренней стороны
«Пожалуйста! – эхом отдалось у неё в голове. Это был голос девочки, звучавший громче, чем хор остальных детей. – Скорее!»
Всё получилось гораздо легче, чем ожидала Фурия. Она просто пожелала, чтобы произошло то, что в данный момент было правильнее всего. Сердце женщины медленно затихло, как затихает котёнок, свернувшись клубком, успокоилось и больше не билось. Предсмертный хрип тоже затих, и на головы детей снизошла тишина. Фурии казалось, что она сама перешла куда-то – туда, где были мир и покой. Как будто она взяла женщину за руку и показала ей дорогу в мир, который был намного лучше этого. Без боли и без бремени ответственности на плечах.
– Спасибо. – На плечо Фурии опустилась чья-то лёгкая рука. Она открыла глаза и увидела, что рука принадлежала девочке, которая подвинулась, чтобы Фурия могла сесть в круг. – За то, что ты сделала.
– Она перешла в другой мир, – сказал Третий сын и повторил то же самое на языке чернильных поганок. Было похоже и в то же время совсем иначе. – Буквенная Мария вывела её из кромешной тьмы туда, где сияет вечный день.
И снова раздалось монотонное бормотание, звучавшее тем мелодичнее, чем дольше Фурия слушала его.
Она помедлила, прежде чем взглянуть на женщину в центре круга, но потом всё же посмотрела на неё. Умершая не выглядела умиротворённой, на её лице по-прежнему лежала печать страданий и лишений жизни в вечной темноте, печать потери половины собственных детей и печать невзгод, которые она, несомненно, претерпела, чтобы вскормить и вырастить выживших детей. Но она научила их говорить по-английски, научила языку предков, которые в незапамятные времена выпали из книг и были брошены умирать в этой пустыне.
– Буквенная Мария провела Мать пятнадцати из ночи в день, – подытожил Третий сын.
Вот каким был для чернильных поганок потусторонний мир – свет за пределами ночных убежищ, обещание света после жизни в темноте.
Слёзы бежали по щекам Фурии, мешаясь с пылью Забытых земель. Она медленно поднялась. Восьмой сын – мальчик, который привёл её сюда, – тоже вскочил на ноги. Некоторые из его братьев и сестёр посмотрели на неё. Третий сын растянул губы в гримасе, и Фурия поняла, что это улыбка, хотя с обычной улыбкой она имела мало общего: вместо зубов во рту были одни гнилые обломки.
Девочка, смачивавшая матери губы, тоже поднялась на ноги. Она и Восьмой сын встали слева и справа от Фурии.
– Я – Вторая дочь, – сказала
Глава девятая
Вторая дочь и Восьмой сын отвели Фурию к границе лагеря. Они продолжали следовать за ней на некотором расстоянии, когда она взбиралась по каменистому склону, даже после того, как она объяснила им, что остаток пути она хотела бы пройти одна.
Последняя часть подъёма была почти отвесной. Вскоре Фурия добралась до крепостной стены, сложенной из обломков скал перед входом в бункер Федры. Когда девочка наконец преодолела подъём, перед ней открылась небольшая ровная площадка. В дальней её части располагалась металлическая дверь, ведущая внутрь горы, такая проржавевшая, что по виду она практически не отличалась от окружающих её бурых скал.
Из расщелин в скалах вдруг выступили четыре чернильные поганки. Все они были в камуфляжных армейских штанах и серых свитерах. Их головы были гладко выбриты, как у детей в лагере, из-под низких покатых лбов мрачно глядели широко расставленные глаза.
До сих пор Фурия каждый раз беспрепятственно проходила мимо постов, однако в этот раз один из стражников загородил ей дорогу.
– Дальше нельзя! – Его произношение было и вполовину не такое хорошее, как произношение Восьмого сына.
– Что произошло?
– Федра желает, чтобы ей не мешали.
Страж называл Федру по имени, а не титуловал её иносказательно. Фурия так и не поняла, была ли Федра узурпаторшей или благодетельницей чернильных поганок.
– Но ей кое-что от меня надо, – возразила она. Возможно, это была ложь, возможно, и не совсем ложь.
– Убирайся! – велел страж. К нему присоединился второй, в то время как двое остальных не трогались с места. – Уходи!
Похоже, каждый, буквально каждый житель ночных убежищ имел на Фурию какие-то планы. Зибенштерн ожидал от неё, что она осуществит его сумасшедшие планы. Федра, несомненно, тоже отвела Фурии какую-то роль. Только что Фурии пришлось прервать жизнь совершенно чужого ей человека, фактически не имея выбора. А теперь перед ней стояли эти стражи и обращались с ней как с неразумным дитятей.
Гнев девочки накатил на неё, словно цунами. Она отступила на три шага назад, так что её лопатки коснулись скалы, и раскрыла сердечную книгу. Наверняка на свете были и другие аргументы, не столь агрессивные, но сейчас она не была настроена миндальничать. Фурия расщепила страничное сердце и молниеносно послала в каждого из стражей по ударной волне. Всё произошло так быстро, что стражи не поняли, что с ними произошло. Только что они стояли перед Фурией, загораживая ей дорогу, – и вдруг, как тряпичные куклы, отлетели в сторону. Девочка не хотела причинять им вред, во всяком случае слишком большой вред, но возиться с ними дальше у неё не было никакого желания. Она почувствовала слабую отдачу после залпа библиомантики. Раньше отдача причиняла ей серьёзное неудобство, сейчас она ощущалась как едва заметное покалывание.