Время бусово
Шрифт:
Русалки! Настоящие русалки!
Купава тут же. Нагая. Уже в воде побывала. Улыбается от удоволь-ствия. Вышла на песчаную отмель, руками волосы отжимает, воду с тела сглаживает. Тело стройное, кожа чистая, гладкая. Вода на коже в шарики собирается, искрится, как роса на траве в утренний час.
— Что, Купа, улыбаешься? — спрашивает востроглазая и быстрая на язык соседка ткачиха. — Наверное, милого дружка вспоминаешь?
Задала вопрос и смотрит хитро-хитро, настырно-настырно, вызы-вающе: как, мол, ответишь, не солжешь ли, не слукавишь ли соседушка дорогая?..
Тут не отмолчишься. Хоть и таят Купава с Бродичем свою любовь, но разве утаишь ее от сотен глаз… не утаишь… Купава понимает: бу-дешь молчать — досужие кумушки такое навыдумают, что жрец, отве-чающий за целомудрие жителей града, может к ответу на вече призвать.
— Может, и вспомнила, — приняла вызов Купава, выпрямив стан и гордо взглянув на соседку. — А тебя, соседушка, завидки, что ли берут? Или муж с тобой не больно-то ласков, что ты на чужих парней загляды-ваешься?
Быстра на ответ Купава, за словом за пазуху не полезет, да и язык у нее, что осока речная — режет до крови.
— Не серчай, Купавушка, — уже миролюбиво продолжает ткачиха. — Просто спросила. День-то сегодня какой чудный. Вот и лезет всякая дурь на язык. А язык, — знато дело, — без костей, мелет, что не след. Он, язык-то — и друг наш и враг первый.
— Да, чудный! — чуть щурясь на спешащее за окоем солнце, и, вновь улыбаясь своим мыслям, соглашается Купава, внутренне отдавая должное уже мирным словам словоохотливой ткачихи.
Она знает, что вечером придет коханый, охотник Бодрич, они уся-дутся рядышком на завалинке ее избы и будут слушать пение солову-шек чуть ли не до утра. Бродич будет жарко шептать ей слова любви, отчего ей млеть в сладкой истоме. Но только млеть и ничего большего. Она бы и рада уступить и отдать свое тело милому дружку, но суровый закон предков сдерживает ее порывы.
— Да, чудный! — Шепчет она то ли себе, то ли соседке, то ли неви-димому Бродичу.
Ребятишки с визгом носятся у берега. Там и вода теплей, и мелко — не утонешь. Брызгаются, кричат. Весело сорванцам!
Мужчины, смыв с себя пыль и дневную усталость, почувствовав новый прилив сил и духа, через кусты лозняка и почти непроницаемые кроны молоденьких ив кричат женщинам, «задирая» их:
— Эй, бабы, чего в Тускарь купаться идете, а не в Кур? Или бои-тесь, что Кур клюнет, да не в то место? Забрюхатеть от речного петуха боитесь? Ха-ха-ха!
— Чья бы корова мычала, — озорно отвечают молодки, — а чья бы и помолчала!
— Вам бы самим у петухов поучиться, — выкрикивают те, что уже в годах да и замужем не один год ходят, — языком, как помелом, а до дела дойдет — так курам на смех!!!
— Ха-ха-ха! Хи-хи-хи! — теперь заливаются задорным смехом жен-щины, а девушки стыдливо краснеют, догадываются, о чем речь ведет-ся, потому и краснеют как маков цвет.
— Вот умыли, так умыли, — смеются за кустами мужчины, — как во-дой из Святого колодца!
Святым или Священным колодцем куряне называли родник, выбе-гавший чуть ли не с вершины обрывистого берега Красной горы, кото-рый своими студеными водами поил горожан как в летнюю жару, так и в зимнюю стужу. Не замерзал и не пересыхал. Жрецы над его водой заговоры от разных напастей читали, людей лечили. Многим помогало. Потому и Святой, и Священный. К нему специальную тропу по обрыви-стому склону проложили и дубовыми плахами обложили, чтобы удоб-ней было добираться. Струи родника были чисты, как слеза младенца.
Веселятся жители града Курска, плещась в водах тихого Тускаря. Их звонкий смех вливается в какофонию соловьиных трелей. Облюбо-вали маленькие голосистые пташки берега Тускаря и окрестности града, радуют его жителей своими переборами и коленцами…
Летом курянам хорошо: купайся, мойся, сколько душе угодно. Хоть в Куре тихом, хоть в Тускаре глубоком, хоть в Семи полноводной. Всем мест хватит. И глубоких, и мелких, и обрывистых, с которых ребя-тишкам нырять вниз головой хорошо, и полого уходящих своим песча-ным дном в глубь реки…
Зимой реки подо льдом, и в прорубь, из которой воду берут и в ко-торой гусей домашних купают, не каждый по морозцу купаться полезет. Выручают деревянные бани-купальни, построенные чуть ли не каждой крепкой семьей, но расчетливо вынесенные из черты города на берег Кура, чтобы «красный петух» не вырвался на волю и не сжег весь град. Их сначала жарко натопят, накаляя в огне очага большие камни и грея воду, затем камни эти водой поливают, пар нагоняя. Потом парятся и моются всей семьей. Бани окошек не имеют. Разве только одно, под са-мой застрехой для выхода дыма, ибо топятся они по «черному». И тут важно, не только сажей не измазаться, но и за всем процессом следить, чтобы, не приведи Перун, не загорелась баня и не оставила семью без омовения среди зимы, или чтобы в чаду не задохнуться — и такое случа-ется.
Довольно часто мужчины, прежде чем посетить купальню, во льду Кура топорами полынью вырубают, чтобы, распарившись в баньке, с ходу в ледяную воду окунуться, но не остудить тело, а только раззадо-рить. Считается, что такое сочетание жары и холода жизненных сил прибавляет, годы жизни продляет. Если же купание в бане происходит вскоре после снегопада, и снег лежит пушистый, легкий, то обходятся без проруби, кувырканием в снегу. Но тут всегда нужно знать меру: чуть что, простудился, простыл — и к пращурам дорога.
Вот потому и любят русичи летом в реке побарахтаться побольше. Летом барахтайся в воде сколько угодно, не простынешь, не заболеешь. Правда, старые люди говорят, что тут могут русалки подкрасться, заще-котать и с собой к Водяному утащить.
— Только, — уверяют знающие люди, — они охотятся за самыми кра-сивыми девушками и парнями: девушек в наложницы к Водяному уво-дят, парней — себе в мужья.
Но так ли это на самом деле, или не так — никто не знает. Но гово-рят. А люди говорить попусту не будут… Особенно старые, век про-жившие. Утопало и заливалось курян много, только никто из них назад не возвращался, не рассказывал, а если и всплывали, то только трупами бездыханными и безмолвными.