Время бусово
Шрифт:
Еще и праздник Купалы не пришел, а две крепостные стены над обрывами Тускаря и долиной Кура, под острым углом сходящиеся друг к другу, поставлены. Саженях в трех от самих обрывов, чтобы в случае чего и в обрыв стене не сползти, и вражеским воинам простора для раз-ворота не было. С понятием ставились.
А на их острие — двухъярусная, четырехугольная красавица башня, десяти аршин в ширину и длину, возвышается. Этакий дубовый крепыш — даже глаза радуются, когда на него посмотришь, чем-то незримо сма-хивающий на воя-русича, когда тот в броневом доспехе и мечом опоя-сан. Возможно, своей кряжистостью, что ли? А, может, спокойной уве-ренностью в силе и правоте?.. Человек двадцать воев в ней без всякой тесноты вместятся, а при особой нужде — и более.
— Лепота! — восхищается воевода. — Силища! Не хуже, чем в Воро-нежце. Да что я говорю не хуже, — сам себя поправляет он, — лучше! Куда, как лучше!
— Достойно, — более сдержан князь. — Перунов знак водрузи над центральной бойницей, чтобы любому недругу было видно, что сию башню, сию крепость сам Перун-Громовержец в чести держит, оборо-нять помогает, — приказывает он воеводе.
— Виноват, князь, мой недогляд… Но завтра же сделаю, — оправды-вается воевода, хотя чего оправдываться, если эта мысль только что пришла князю на ум.
Оба наравне с рядовыми воинами и жителями Курска целыми дня-ми на стройке пропадают, не только наказывают, что и как сделать, не только отслеживают исполнение наказа и надежность сделанной рабо-ты, но и сами «черной» работы не чураются, домой лишь ночевать при-ходят.
Возвышаются новые крепостные стены. Надежно, твердо. А над ними — крепостная башня. С четырехскатной стрельчатой крышей, ду-бовым тесом покрытой — постарались плотники, подогнали доска к дос-ке, шип в шип. Ни одной дождинке под крышу не попасть. На многие лета построено. Не зря же Сруб самолично каждую планку, каждый шип в ней проверял. Но не только плотничьи дружины стены и башни крепостные строят. Чуть ли не по челу Красной горы, перед Закурьи-ным оврагом, ставить княжеский и воеводский дома-хоромы приноро-вились. Княжий — ликом на восход солнца, левой, глухой стеной перво-го и второго, с узкими окнами-бойницами, ярусов в сторону Воротной башни и еще не начатой крепостной стены. Воеводский — ликом на за-ход солнца, а правой стеной к Воротной башне. Дорога от Воротной башни промеж ними пролегает, вся, как на ладони. Ни конному, ни пе-шему от глаз княжеских или воеводских не укрыться. Так и предполага-лось, чтобы быть этой единственной дороге не только под присмотром, но и под обстрелом лучников из хором княжеских и воеводских в слу-чае, если Воротная башня падет, и враг в детинец проникнуть попытает-ся. Вот и будет ему прием с двух сторон оказан! Да такой «радушный», что не обрадуется. Дома просторные, с разными хозяйственными при-стройками для коней боевых, для житниц и иных припасов, для челяди домашней.
Как и планировал князь, его дом и дом воеводы вошли в систему оборонительных сооружений крепости. Как бы стали второй линией обороны. Первой должна была быть крепостная стена да башни. И они были. Второй же линией обороны стали княжеский и боярский дома со всеми их пристройками и постройками.
Не отстает от князя и воеводы старшина торговых гостей, Прилеп. На вече он выступал против строительства крепости, был первым и са-мым ярым ее противником. Но когда дело дошло до строительства — забыл про прежние слова и включился со всей энергией в постройку собственного дома. Но и тут без хитрости не обошелся. Если князь Кур и воевода Хват стены хором ставили на чуть углубленные в землю ду-бовые плахи-кряжи, то Прилеп нанял землекопов, которые выкопали ему под дом глубокий котлован, почти на целый ярус.
— Зачем? — спрашивали незадачливые горожане ухмыляющегося Прилепа.
— Да под товарец-то всякий, особенно скоропортящийся, — отвечал старшина торговых гостей. — Умные люди не зря молвят: «Дальше по-ложишь, целей возьмешь»!
— Не целей, а ближе, — пытались поправлять его знатоки славян-ской, северской мудрости.
— Это кому как, — не спорил Прилеп, — кому ближе, а кому целей…
После такой отповеди отставали самые упорные: нечего со своим уставом в чужой храм медведем-шатуном вваливаться. Хозяин — боя-рин, сам знает, что и как ему строить. Тем паче, Прилеп, который ни в вопросах, ни в советах не нуждается. Сам кому угодно совет даст. Правда, не бесплатный. Так уж устроен Прилеп, что в каждой малости хочет выгоду свою иметь. А как же иначе — ведь тогда не быть бы ему старшиной гостей торговых.
ПРАЗДНИК КУПАЛЫ
На праздник Купалы Бродич и Купава на берегу тихоструйного Кура после хороводов и хорового пения в этих хороводах, после прыга-нья-очищения через костер, после пускания венков в притихший ночной Кур, на отдаленной поляне среди пахучих трав и цветов, под ласковое журчание вод, трели поздних птах и подмигивание звезд, познали друг друга. Познали, любя и не стеснясь ни себя, ни своих соседей, познали так, как познали себя в этот день многие их соплеменники, почти не скрываясь от чужих глаз. А чего стесняться, если такой день дан людям самими богами. Не столь на утехи плотские, как продолжение рода. И с этого мгновения для всего мира стали мужем и женой с благословения Лады и золотокудрого Леля, прыскающего стрелы из своего золотого лука в сердца возлюбленных. Теперь не надо сторониться нескромных взглядов, не надо прятать любовь.
— Купавушка! — жарко шептал между поцелуями в маленькое ушко любимой женщине Бродич, находясь на седьмом небе от счастья. — Ла-пушка моя ненаглядная! Ты — моя! Моя! Моя!
А та кошкой ластилась возле него, только что не мурлыкала, одно-временно грациозная и податливая, ласковая и нежная.
— Да, любимый, я — твоя! Пала крепость… — как бы невзначай на-помнила она ему о давнем зимнем разговоре, с которого все повелось, с которого все началось.
— Навеки?!! — то ли утверждал, то ли спрашивал обалдевший от счастья охотник. И было непонятно, помнит ли он о том разговоре, или уже забыл.
— Навеки! — дышит жарко-жарко она. — Впрочем, как Сварог и Лада пожелают… — тут же тихим голосом, в котором закралась грусть, по-правляет себя Купава, вспомнив, по-видимому, прежний опыт своего замужества.
— Точно? — не замечая от счастья этой грусти в голосе любимой, талдычит, как тетерев во время весеннего тока, Бродич.
— Точно! — Целует его Купава.
— Лада! Лада! — непроизвольно шепчут мужские губы между сла-достными поцелуями.
— Любый!
Ночь влюбленных! Ночь теплая-теплая, светлая-светлая, пьяными соловьиными трелями переполненная… Самая жаркая и самая короткая, и надо всем все успеть.
Любили русичи весенние и летние праздники. Особенно праздник Купалы. В этот праздник не только хоровод водили, костры жгли и че-рез них, пытая судьбу, прыгали, стараясь подпрыгнуть, как можно вы-ше, чтобы счастья было больше; не только венки из трав, цветов разных заплетали, но и сужеными обзаводились. В этот праздник парни, познав женское тело, становились мужчинами, а девушки, распустив косу и сняв на время серебряные мелодичные колты — женщинами и матерями. И никто не мог воспротивиться тому, ни отцы, ни матери. Сами через то же самое прошли. То самим Сварогом славянам дадено, через отца Ария Заветом названо, который необходимо всем соблюдать.
Накануне праздника все избушки, все полуземлянки курян были чисто выметены, вымыты. Земляной пол густо усыпан свеженакошеной травой, луговыми и лесными цветами, стены украшены березовыми ве-точками. К веточкам привязывались цветные ленточки или же нити. Для красоты и в знак любви к богине Ладе. Словно по волшебству, задым-ленные избушки превращались в лесные сказочные домики, благо-ухающие запахом трав и цветов. Украшались не только жилища, но и отдельные березки на полянах, где намечались игрища.