Время гарпий
Шрифт:
На похоронах соседки под руки вели по их тенистому переулку заплаканную маму, пытавшуюся всем объяснить, что Петеньке она — не чужая. Девушки из бухгалтерии выбили им с мамой заводскую «Волгу» и помощь от профкома, а папина секретарь дотащила до «Волги» маму, рвавшуюся устроиться в грузовом фургоне возле папиного гроба, обитого красным кумачом. И, глядя на сосны, обрамлявшие городское кладбище, Лариса Петровна твердо решила выучиться на инженера, чтобы стать как ее папа.
Она методически перерывала всю справочную литературу в помощь поступающим в вузы, когда случайно увидела в мамином журнале «Работница» статью, называвшуюся «Мифическая девушка». Ни о каких древнегреческих мифах в статье не рассказывалось, просто девушка, о которой
Участь Ларисы Петровны была решена. Получив аттестат зрелости, она собрала маленький чемодан, с которым ездила в пионерские лагеря от папиного завода и, наскоро попрощавшись с окончательно растерявшейся мамой, тем не менее, успевшей ей за ночь сшить бостоновую юбку, — отправилась становиться мифической девушкой.
…Получив после первой сессии повышенную стипендию, Лариса Петровна решила весь семестр методически изучать репертуар московских театров, тут же столкнувшись с проблемой приобретения билетов. Через непродолжительное время она выяснила, что довольно легко можно попасть только в Театр Советской Армии, в Кремлевский Дворец Съездов и на оперетту. Из всех мест, куда ее пускали без особых проблем, больше всего ей понравилось в Кремлевском Дворце Съездов. Кроме зрелищ, там подавали шампанское и жюльен в буфете. Иногда там можно было прикупить с лотка нечто прекрасное, вроде туши для ресниц «Луи Филипп».
В середине второго семестра она попала на слет первокурсников с подшефной группой. На слете она чинно сидела у костра с кружкой чая среди одних девчонок и дико скучала. И так бы погибла в расцвете молодых лет, если бы к ним случайно не забрели «на огонек» два юноши с гитарой. Их репертуара хватило на всю ночь, а все юные девы, включая Ларису Петровну, были поражены и впечатлены, наконец-то вполне насытившись художественными впечатлениями. При первых аккордах Лариса Петровна поняла, что мужское пение — это ее истинная слабость.
Всю ночь ей казалось, будто молодые люди поют только ей и лишь для нее. Они глядели ей в лицо, слово искали только ее одобрения. Она с удовольствием кивала им и первой хлопала в ладоши, ей хотелось, чтобы эта ночь длилась и длилась. Но под утро эти сирены в мужском обличье испарились, даже не представившись…
Детское увлечение Гомером тут же ударило в борт ее суденышка восторженной волной «Одиссеи», где особое место уделялось таким вот аэдам, певцам-мужчинам, исполнителям поэм и сказаний. Тут-то она поняла, что на самом деле ее так влекло к слепому певцу. И на какое мгновение ей даже показалось, что из старой самодельной книжки Гомер через века обращается только к ней, как к своей музе.
Она вспомнила, что именно в «Одиссее» впервые появлялись все девять муз, хотя раньше их число либо не уточнялось, либо было гораздо меньше. Одиссей, ни разу не обращался к музам, будучи героем, а не аэдом.
А один из героев «Одиссеи» аэд Демодок, хотя и не призывал муз, но был тесно связан с музами и Аполлоном: «Его возлюбила Муза и наделила благом и злом — зрения ведь лишила, дала же сладостную песнь». Демодок — лирический герой поэмы, которого муза лирической поэзии вдохновила воспевать славу мужей, выбрав из известной до небес песни отрывок о распре Ахилла и Одиссея. Гомер же утверждал, что песенный дар Демодок получил от бога: «Благосклонный к нему бог даровал ему пророческую песнь», и все свои песни аэд начинал, «вдохновленный богом».
Ларисе Петровне стал интересен этот момент — кто же вдохновлял столь полюбившихся ей аэдов? Точка зрения Гомера ее не устраивала расплывчатой неопределенностью. Песенный дар не был обычным даром. По мнению Одиссея, восхищенного пением Демодока, это муза обучила поэта песням, а возможно, и сам Аполлон.
Ей показалось, что Аполлон упоминается в поэмах Гомера как вежливый и уже обязательный реверанс — всем олимпийским божествам нового пантеона. Она выделила для себя музу лирической поэзии, благосклонную к «племени аэдов», которых сама учила песням. Первые упоминания о необходимости методически осваивать приемы классического искусства связывались именно с этой музой по имени Эвтерпа. Высшая же степень мастерства, которой достиг Демодок, была возможна лишь при обучении у нее или у самого Аполлона. Аэд вовсе не выступал «орудием божества», диктующего ему песнь, он был избранником и учеником музы.
Можно было остановиться на двух главных ингредиентах творчества: божественном даре и собственном мастерстве, приобретенном в обучении. Однако с этим спорили другие стихи поэмы, где наряду с необходимостью таланта как дара богов, длительного сложного обучения — выдвигалась еще одно условие творчества — постоянное совершенствование в тренировках, обретение зрелости и опыта. Причем, поэтический дар лирической поэзии ставился в один ряд с военным искусством, пляской, игрой на кифаре и собственно пением: «ведь бог одного одаряет военным искусством, другого — пляской, третьего — кифарой и песней». Она несколько раз перечла сравнение опробующего свой лук Одиссея с человеком, настраивающим музыкальный инструмент перед выступлением, где еще раз подчеркивалась важность опыта и мастерства. И с точки зрения Ларисы Петровны, эти важные качества могли быть привиты на всю жизнь лишь правильной методикой обучения.
В «Одиссее» аэд представлялся не просто человеком «нужной профессии», но своим, столь же необходимым, как врач или строитель.
Приглашает ли кто человека чужого В дом свой без нужды? Лишь тех приглашают, кто нужен на дело: Или гадателей, или врачей, иль искусников зодчих, Или певцов, утешающих душу божественным словом…Читая эти строки, Лариса Петровна всегда вспоминала слет первокурсников, где умирала от тоски до тех пор, пока не явились аэды с гитарами. И уж чтобы окончательно утешить душу, она записалась в «Клуб самодеятельной песни», потому что у девочек в комнате была гитара, а их вахтерша показывала аккорды скучавшим под ее присмотром девицам. Правда, в клубе мало кто ценил аэдские страдания Ларисы Петровны, тут же решившей повторить подвиг Гомера. Но некоторые песни о пророческом даре аэдов и их близости к музам — были восприняты тепло, а многие молодые аэды, хоть и смущались пылкости новоявленной коллеги, будто бы даже растрогались от ее тоненького голоска, которым она воспевала всех членов приютившего ее клуба.
Всем на обильной земле обитающим людям любезны, Всеми высоко честимы певцы; их сама научила Пению муза; ей мило певцов благородное племя.После этих вечеров ее частенько провожал их замечательный баритон, с которым они еще долго бренчали на гитаре и пели перед вахтой. Лариса Петровна, ни минуты не сомневаясь, сразу ответила ему согласием, когда после защиты диплома молодой человек предложил ей руку и сердце, понимая, что может навсегда лишиться самой преданной поклонницы своего волнующего баритона.
Соседки по комнате считали, будто Лариса Петровна польстилась московской пропиской. А сам ее избранник искренне полагал, что покорил ее сердце своим пением. На самом деле он навсегда ее пленил еще на третьем курсе, когда они всем клубом отправились на какую-то замерзшую в лесу дачу. Лариса Петровна тогда с ужасом поняла, что и сама навсегда там замерзнет, как тот клен обледенелый, про который они пели хором. Именно тогда их баритон нисколько не растерялся и куда больше своего пения потряс воображение девушки умением растапливать русскую печь и варить в ней потрясающе вкусную гречневую кашу из пакетиков.