Время и комната
Шрифт:
Ключица. Вот именно. Но с некоторых пор царица в чужеземцах нуждаться стала, что вести ей несли, не для того, чтобы услышать правду, а чтобы лучше выплакаться.
Запястье. В слезах искупаться! Иной такие сказывал небылицы, но лед всегда он превращал в поток, в котором она и тело, и душу прятала от женихов.
Колено. Да, кто о супруге ей лишь только красочно поведал, того она хотела бы сама в объятья заключить и поцелуями покрыть.
Пенелопа. Чужеземец, мне кажется, пора тебя подвергнуть испытанью. Ты говоришь, моего супруга ты в дому радушно принимал. И как он выглядел? Скажи, во что он был одет?
Одиссей.
Пенелопа. Я! Я! То я была! Я укладывала его одежду, плащ, упомянутый тобой, и золотую пряжку пристегнула я, которую ты видел близко. Никогда ко мне он не вернется, красавец мой!
Одиссей. Ну вот что: он жив еще. Не орошайте, госпожа, свои ланиты морем слез.
Пенелопа. Не лги, не мучай, не утешай, прошу!
Одиссей. Однако ж. Известен мне Федон{96}, царь феспротов, страны цветущей, по соседству, который Зевсом мне поклялся, что судно Одиссея в гавани стоит, с ним новые спутники его. Груженное сокровищами, частью трофеями, частью дарами гостеприимных горожан. Подле острова Тринакия{97} его корабль изрядно потрепало. Зевс и Гелиос{98} вкупе разгневались на него, что спутники его зарезали быков. Людей он в бурном море потерял, когда его вместительный корабль опрокинулся в потоке волн. Он сам за киль схватился, и волны вынесли его на сушу. Так он попал в счастливую страну феаков, которые родня богам. И те его почтили как богоравного, осыпали его роскошными дарами. Ибо многими любим был Одиссей, женщинами пуще всего. Вообще он должен был бы уже высадиться на Итаке, повсюду на ближних островах я слышал о нем рассказы. Или, может быть, он снова пустился к дальним странам, чтоб новые дары собрать. Но он вне опасности и в скором времени домой вернется. Могу поклясться, в этом году еще, возможно.
Пенелопа. Дары! Дары! Доказательства любви! Горе тому, кто чужеземцу этому чести не окажет в моем дворце иль на него возведет хулу! Пусть ему целует руки всяк, кто б его ни встретил. Оказывайте знаки внимания ему и с радостью восхваляйте. Девки, ну же, взять его к себе, купать, маслами натереть, служить ему. Приготовьте ложе, теплые одеяла постелите и атласные подушки. Он должен утром на троне золотом проснуться! За завтраком пусть сядет рядом с Телемахом в зале. Ко мне ты должен быть поближе, чужеземец, ты должен экзамен мне устроить. Иначе как узнаешь ты, что за женщина Пенелопа и не превышает ли она умом и сердцем всех других, когда все время ходишь ты в рванье и по углам дворца торчишь как сирота? Ведь и обо мне поведать не мешало б историй славных… Ах, что за люди! Приходят и уходят. Кто изверг, за тем проклятия следуют до гроба. Величие и благородство начинают только после смерти почитать. Чужеземец! Глубоко предчувствие в сердце моем, так оно и будет: никогда его я больше не увижу, Одиссея моего. Нам не хватает истинного хозяина, который гостям, как ты, оказывает честь, ну а потом заботится об их отъезде. От своего отъезда ты, чужеземец, должен отказаться. Девки, идите ж наконец и искупайте человека!
Одиссей. Нет, госпожа, поверь, пуховики, атласные подушки — все эти муки не для меня. Позволь ночь провести так, как я привык.
Пенелопа. Ты мне милее всех чужеземцев, приходивших новости поведать. Никто выраженья так искусно не выбирал, как ты. Да, старуха здесь, еще при деле, хоть и скручена недугом. Нянькой она была несчастливца, уехавшего навсегда. Евриклея, ножную ванну приготовь! Такая ль у него морщинистая кожа на руках и на ногах и так ли стар он, как и ты? Иди же, умница моя, здесь друг юности твоего господина… обмой его! В несчастье увядает человек прежде, чем постареет.
Появляется Евриклея со служанкой, помогающей ей нести медный таз и кувшины с горячей и холодной водой. Погрузившись в свои приготовления, бормочет несуразицу.
Евриклея. Милый мой… мой сыночек! Что я могла поделать. Зевс долго был твоим врагом. Тебя, который сотнями жертвовал ему быков и кто молитвы воссылал, чтоб старость тихую тебе он даровал, — наследника достойного самому чтоб воспитать, и вот он похищает честь твою, громовержец, и отдает любимца моего на поругание сучек.
Одиссей. Ладно, старуха, успокойся. Да, многие твердят, что на твоего хозяина я похож. Легко ошибиться можно, когда жарко мечтаешь кого-нибудь увидеть вновь.
Евриклея смешивает холодную и горячую воду из кувшинов. Одиссей отодвигает свой табурет от огня в темноту. Три фрагментарные женщины сидят на небольшой скамейке у самого порога зала.
Колено. Что с царицею стряслось? Разве не ее теперь черед говорить?
Запястье. Пенелопа?
Ключица. Она не слушает уж боле.
Колено. Близка к минуте узнаванья, глядит, окаменевшая, себе под ноги.
Запястье. В своих грезах вновь смеется беспричинно.
Последующий текст говорят, предваряя события.
Случится ль что при омовеньи? Чем занят царь?
Колено. Шрам обнаруживает кормилица на ноге. Тот самый, который у него с детства от схватки с кабаном.
Ключица. Ногой он опрокидывает таз.
Колено. Кормилицу душит. Душит. На помощь!
Евриклея. Одиссей! Дитя мое! Так это ты! Госпожа! Слушайте меня…
Одиссей (сдавливая ей глотку). Матушка! Ты хочешь моего несчастья? Своею грудью ты меня вскормила. На двадцатом году безмерного страданья вернулся я в мой отчий край.
Евриклея. И я хозяина своего узнала не раньше, чем его ощупала кругом!
Одиссей. Молчи! Никто другой не должен это знать! Иначе — если уж Зевс моей рукой решил прикончить женихов, не удержусь и няньки своей не пощажу, и тебя убью вместе с теми бабами бесстыжими.
Евриклея. Что мелешь ты? Ты в своем уме! Забыл уже о силушке моей? Тайна легла как камень на дно моей души. Одно лишь я скажу: как только порешат обжор, я поименно девок назову, которые тебе хранили верность и которые предали тебя.
Одиссей. К чему? Не стоит. Я их и сам замечу. Легко их распознать. Молчи же и иди. Оставь богам свершенье.