Время и комната
Шрифт:
Пенелопа. Чужестранец! Еще одна пришла на ум мне мелочь, о чем хотела б я спросить. Ночь скоро, и все уснут. Одна лишь я без сна лежу в постели, и тысячи забот терзают душу. И мыслями мечусь я то туда, то сюда. Какое мне принять решенье? Не расставаться с сыном и все по-старому оставить, в чести содержать брачное ложе и имя мое средь жителей Итаки? Или уйти отсюда с лучшим из женихов, который дарит мне бесценные подарки? Пока мой сын малюткой был, давал он желанную отсрочку свадьбы, прощанья с домом моего супруга. Теперь он вырос и хочет сам, чтоб я, наконец, покинула его. Боится он за свое наследство, которое женихи скоро растранжирят. Принять самой решенье нету сил. Теперь хочу я всех их на состязание созвать. Велю принесть я
Одиссей. Достопочтенная супруга Одиссея! Ты лишь состязание назначь. Об исходе не беспокойся. Он в руках богов. Прикажи мужчинам лишь стрелять. Скорей хозяин дома появится на пороге, чем кто-нибудь из гостей хотя бы лук натянет, а тем паче пустит стрелу сквозь железные кольца.
Пенелопа. Вижу, что был ты верный спутник Одиссею: так он бахвалился. Не хочешь ли пойти со мной, присесть на край моей постели? Ночь целую внимать одному лишь голосу твоему была б я рада. Но нет! Что за неприличное желанье… Я поднимусь одна в покои и буду метаться на постели. С тех пор как я без Одиссея, это лишь склеп для воздыханий, театр безумных грез. Прошлой ночью снова был некто у меня, напомнивший его в тот день, когда в поход он выступил с войсками, Я счастлива была, совсем как без ума. Во сне я твердо знала, что это все не сон, живой со мной лежит он рядом… Видеть я хотела б Одиссея. Пусть даже пересекши Стикс. Уж лучше в сердце с ним — и в бездну, чем страсть тщеславную одного из этих слабоумных каждодневно утолять. Ты, однако же, ложись где-нибудь на полу, как хочешь.
Пенелопа уходит. Одиссей укладывается у подножия колонны. Из покоев на заднем плане доносится музыка и смех женихов и служанок. Афина — на этот раз с распущенными светлыми волосами, в хитоне и эгиде {99} — возникает рядом с колонной и прислоняется к ней.
Афина. Еще не спишь? Опять мозг свой истязаешь.
Одиссей. Сердце рычит в груди от омерзения и гнева. Слышишь, как там пируют и распутничают в своих палатах?
Афина. И это мучает тебя? Ведь ты у цели. Здесь твой дом. Жена на месте. И сын у тебя вырос, на зависть любому отцу.
Одиссей. Это правда, небесная жрица. Но в голове моей одна забота: как я один такой ораве мерзких кобелей устрою конец кровавый. И что меня еще сильней гнетет, даже если я их всех осилю при покровительстве твоем: а что потом? Смогу ли я спасти себя, свою семью? Как избежать мне мести знати, которая станет оплакивать сыновей? Надо бы все это перед расправой тщательно обдумать. Иначе навлеку я вечное проклятие на мой род, и сгинет он в безумии и кровопролитии, как Атриды.
Афина. Я ведь с тобой, мой спутник дорогой. Тебе я разве не обеспечиваю безопасность? Говорю тебе сейчас и призываю: ты их только кликни, отпрысков негодных. И если они отважатся стадом налететь и к Аресу{100} нас отправить — мы те, кто их в конце побьет.
Одиссей. И все ж порою остаешься один как перст.
Афина. Старик! Ты больше в силы мои не веришь? Малодушничать не надо. Иначе нечего тебе здесь пороги обивать. Сейчас нашлю я на тебя целебный сон. Бессонница навеет дурные мысли, ослабит мужество твое. Сомнений себе позволить больше ты не можешь. Коль ты не вступишь в бой, события не упредишь кровавой
Акт четвертый
В зале. Приготовления к состязанию в стрельбе из лука и празднику Аполлона {101} . В начале сцены служанки и слуги снуют взад и вперед.
Евриклея. Шевелитесь, девки, за работу! Женихи сегодня раньше к трапезе прибудут. Ведь будет праздник. Сбрызните пол, в доме чтоб ни пылинки. На стулья — покрывала, столы все губкой протереть. Почистите кувшины и кубки. Потом огонь разжечь. Вы двое к источнику сходите за свежею водой. (Про себя.) Ну женишки! Богов я заклинаю, пусть эта трапеза последней будет!
Телемах (подходит к Евриклее). Матушка, скажи, как дела у нищего, у чужестранца? По-дружески ли приняли его? А что царица? Дистанцию приличия соблюла она? Я знаю мать. Чересчур доверчива она и к иноземцам, и к собственной прислуге. Людей она не в состоянии больше верно оценить.
Евриклея. Причин нет, чтоб распинаться, деточка моя. Мать царственно вошла и царственно в покои удалилась. Мимоходом я видела, как царственно она в кресле возлежала. Был, правда, один нецарственный момент, когда она чуть не задремала, басни старика ее уж слишком утомили. Тот, собственно, глушил вино, а от закусок отказался. Он был как отощавший странствующий философ, который сам себе создает лишенья, чтоб оплакивать их с умной миной. Еще он отказался спать в постели, как предложила госпожа, с атласными подушками. Тогда воловью кожу ему мы на пол постелили и, как улегся он, укрыли одеялом.
На заднем плане Одиссей сталкивается с Евмеем.
Евмей. Эй, чужеземец! Ну, как делишки? Уже привык ты к брани и табуреткам женихов?
Одиссей. Злодеи они и несправедливости чинят много. Слушай, свинопас, потом мне надо с тобой потолковать.
Служанка Меланфо выходит полуодетая и заспанная из своей комнаты, виночерпий Медонт наливает ей бокал вина.
Меланфо. Ах, этот пес паршивый все еще здесь и побирается у всех. Уже ты в центре зала. Скоро ты, наверно, с твоей неотразимой красотой проникнешь и к царице в ее покои. Тут во дворце все кувырком пошло, и скоро нищий на царский трон взойдет.
Евмей (по-прежнему обращаясь к Одиссею). Старик, что я тебе скажу, грудь мне разрывает от горечи и гнева. Не знаю, что и делать. В путь собираться со всем моим скотом к другому отважному царю? Невыносимо больше оставаться здесь и наблюдать покорно, как животных, хозяина лишенных, уводят каждодневно на забой, чтобы другие пировать могли, — адская то мука. О, если б Зевс молнию метнул и поразил свору правителей недостойных!
Женихи, мучаясь похмельем, входят в зал и садятся завтракать за свои столы.
Элат. Виной всему, как и всегда, война.
Леокрит. Война! Троянская война давно уж позади. Никто из нас из-за нее ничего не потерял. Напротив. Благосостояньем и навыками любого рода обязаны мы ей.
Элат. Еще и сегодня следствие войны — то, что по утрам мы так чертовски злы. Разве я столько бы пил вина, если б не война? Если б не война, я никогда бы дела не имел с Одиссеевым вином. Если б не война, я бы не торчал сегодня на Итаке.