Время и комната
Шрифт:
Элен. Вот как? Ну что ж, я не против.
Георг накидывает ей на плечи свой пиджак.
Знаю я цену всем этим суперзвездам. Клянусь вам, ни один из них вот ни на столечко не лучше меня! They can’t top me by a fart — none of them. Big mouth — no go [5] …
Из кустов появляются головы Оберона и Титании.
Титания. Так быстро — и назад, мой
5
Послушать их, так они даже пердят по-особенному! Шуму много, а толку чуть! (англ.).
Оберон. Смейся-смейся, злючка Титания…
Титания. Я зла ничуть не более чем ты, ревнивый господин мой.
Оберон. Даже комковатая почва под нашими ногами не в силах умерить твою похотливую поступь.
Титания. Как и твоя не утихает ревность, меня влача по городам и весям, а не по высям облачным, как прежде. Земля и небо говорят со мною одним и тем же языком погони.
Оберон. А ты останься подле мужа и блюди семейный облик наш на радость горожанам. Раздоры вечные роняют нашу славу.
Титания. О да, мой Оберон, но наш… порок, увы, не сделал нас миролюбивей.
Оберон. На свой порок я сетовать не стал бы.
Титания. Я тоже нет, однако ж, Оберон, божественность моя страдает в этом теле. В границах этих тесных. Мне больно.
Видение исчезает. Слева прогулочным шагом появляются два весьма нервных господина — это Первенец и Учтивец.
Первенец. Не обижайся и не сердись: досюда и ни шагу дальше. Дальше я не пойду.
Учтивец. Как, уже здесь? Прямо здесь вот и начинается?
Первенец. Давай-ка повернем. Не к добру все это…
Учтивец. Да мыслимое ли это дело?! Ты боишься ночью через парк пройти, а в грёзах, словно какой-нибудь бык, мечтаешь загнать женщину в кусты и зверски ее изнасиловать!
Первенец. Да, толстуху…
Учтивец. Толстуху! Это ту самую, что живет с этим чудаком, тощим, как фламинго?
Первенец. «Живет»? Жила! Умер тощий.
Учтивец. Уже?
Первенец. Уже.
Учтивец. То есть как умер?
Первенец. А вот так!
Учтивец. И от чего же он умер?
Первенец. От чего, от чего? Тощий, который изо дня в день все тощает, в один прекрасный день исчезает, и дело с концом. От чахотки умер. От вируса. От чахоточного вируса. А может, еще от какого-нибудь вируса, науке не известного.
Учтивец. То-то я все время удивлялся: чего ради этот тонюсенький, почти до неразличимости тощий господин ходит с этой круглой, как шар, толстухой. Не иначе, они нашли друг друга по объявлению.
Первенец. Брачная контора с фототекой!
Учтивец. Компьютерный выбор!
Первенец. Познакомились в банке данных!
Учтивец. Гармоничная парочка, нечего сказать!
Первенец. Комики! Пат и Паташон!
Учтивец. Давай-ка поворачивать.
Первенец. Видишь, я же сразу сказал: давай лучше повернем.
Оба
Первый мальчик. Сколько же может этот разнотык продолжаться! Неужели тебе трудно к моему шагу приладиться?
Девочка. А почему бы тебе не приладиться к моему шагу?
Оба уходят влево. Справа выходит Хельма. В этот миг в кустарнике возникает Титания. Она распахивает свой плащ и показывает себя. Хельма испуганно отшатывается, не в силах оторвать глаза от белого, словно гипсовая статуя, тела с густой, какой-то звериной шерстью в низу живота. Потом подбегает к Оберону.
Хельма. Послушайте! Ой, извините… но там в кустах женщина, женщина в кустах! Я в жизни ничего подобного не видела. Отвратительно! Женщина, и чтобы так обнажаться… Она распахивает плащ, нет, вы послушайте, — ой, я, наверно, очень напугалась! Вызовите же полицию! А если это увидит ребенок? Если ребенок такое увидит, о, Господи!
Оберон.
«Есть холм в лесу: там дикий тмин растет. Фиалка рядом с буквицей цветет, И жимолость свой полог ароматный Сплела с душистой розою мускатной: Там, утомясь веселою игрой, Царица любит отдыхать порой; Из сброшенной змеей блестящей кожи —…»(Внезапно распахивает свой плащ и показывает себя.)
Хельма, зажав рот кулачком, убегает.
Титания. Не слишком-то ты с нею преуспел, мой господин.
Оберон. Ты тоже не особенно.
Титания. Передо мной она стояла дольше, она смотрела дольше на меня.
Оберон. Мгновенье девой запечатлено, посмотрим, как откликнется оно.
Титания. И все ж мы что-то делаем не так. Когда мы обнажаемся, им страшно. Я не увидела еще ни одного восторженного лица, ни искры от моего сияния не вернулось ко мне обратно. Как будто мне для собственной красы и не нужны людские восхищенья. Они проходят мимо и молчат. А то еще пугаются, кричат. Да где ж в них вожделение тогда? И ведом ли вообще им голос плоти?
Оберон. О нет, не знают люди вожделенья, неведомо им сладкое насилье, с которым существа с иных планет и звезд сливаются в объятии сладострастном. От наших свадеб приняли они лишь жалкое и скудное подобье; и даже то, что кажется им избытком чувственных радостей, на наш-то взгляд, всего лишь судорожное и скудоумное пользование божественным даром, который можно сохранить и преумножить лишь в расточительстве. Их вожделению так же далеко до нашего, как болотной саламандре — до дракона. А теперь даже и оно, судя по всему, сходит на нет и скоро совсем угаснет, если мы не вернем его к жизни.