Время и комната

Штраус Бото

Сцена вторая

(«Слёзы и слух»)

На переднем плане широкое кресло в стиле ампир, на котором в соблазнительной позе устроилась молоденькая Официанточка в короткой юбочке и белом передничке. Перед ней Сын Титании, по имени Сказ, речам которого девушка внимает завороженно и вместе с тем зазывно, чем, со своей стороны, увлекает юношу. Он сидит на стуле, скрестив вытянутые ноги. Вместо ступней у него бычьи копыта. Кроме того, неподалеку от них на сцене находится миниатюрная, но не слишком низкая табуреточка.

Сын. Мы около полусотни приглашений разослали. Но уж на двадцать восемь человек твердо рассчитывали.

А пришло целых пять. Ее это обидит. Мама, конечно, вправе была надеяться, что уж с серебряной свадьбой ее многие захотят поздравить. Ведь ее всегда все любили. А скольким она помогла? А теперь, конечно, ей трудно будет скрыть разочарование и не дать почувствовать этим пятерым, которые, как говорится, пришли от чистого сердца, что одного их присутствия ей для полного счастья недостаточно. Как ни дорог ей каждый по отдельности, но заменить толпу, которая только и придает таким дням праздничность, никто из них не в состоянии. Так что даже самого дорогого гостя она встретит теперь с выражением несбывшихся ожиданий в глазах, хотя лично он, который, слава Богу, пришел и действительно из всех мыслимых и немыслимых гостей самый главный, ни малейшего повода к разочарованию не давал. Да, самый дорогой, самый любимый, самый важный гость явился, однако сколь ничтожен даже он, сколь малозначительно даже его присутствие на фоне зияющего отсутствия толпы непришедших гостей. Он, кому надлежало увенчать собою этот вечер, в лучшем случае выполнит роль утешительной примочки, отдуваясь за всех тех, которые не пришли. Он уже и сейчас скорее выглядит бессмысленным истуканом, чем апофеозом торжества, ибо для того, чтобы по-настоящему выделяться, ему недостает пьедестала из многочисленных, но куда менее многозначительных гостей. Ничуть не лучше чувствуют себя и второй, и третий, и четвертый по важности гости, а пожалуй, что с каждой ступенькой и гораздо хуже, потому что лестница такая коротенькая, как я уже сказал, всего каких-то жалких пять ступенек, и чем меньше каждый сам по себе значит, тем больше давит на него неимоверная тяжесть отсутствующей толпы, тяжесть, которую взваливает на него разочарованное лицо юбилярши.

Справа входит Титания, с постаревшим лицом, в роскошной мантии. Останавливается возле табуреточки и смотрит в глубь сцены.

Титания. …Два, три, четыре… А остальные что, уже в доме?

Сын. В доме только один он, мама.

Титания. Он. Он пришел. Его я уже видела. Он не бросит меня в беде.

Сын. Знаешь, мама, это как раз те самые пять человек, с которыми только и надо праздновать. Как раз пятеро. Ни одним больше, но и ни одним меньше. Целых пять человек в парке и в доме, пятеро, которые действительно тебя любят. Которые в такой день от всей души хотели тебя видеть и поздравить.

Титания. Пять человек пришли. Как славно. Как я рада. По-моему, прическа у меня еще не совсем в порядке. Извини, малыш. (Уходит вправо.)

Сын. Ну вот, пошла слезы утирать. С самого начала не надо было затевать грандиозные торжества! С самого начала надо было держать в уме узкий, интимный круг близких людей, которые в конце концов и пришли. Не нужны были ни слуги, ни гардеробщики! Ни шеф-повар, ни негр-пианист! Отпраздновали бы тихо, по-домашнему. А теперь весь этот так называемый большой стиль все заморозил. Даже самые сердечные отношения обречены на известную чопорность при таком количестве обслуги. Но кто же знал? Ведь думали как? Что это, быть может, последняя возможность собрать вокруг нее если не всех, то по крайней мере многих дорогих ей людей. Многих разом, чтобы было ощущение преизбытка, была атмосфера всеобщего обожания, — вот что хотелось подарить матери в такой день. Именно многих разом! Ибо немногие — это все равно что ничего. А по сути — так даже и хуже, чем вообще ничего. Немногих она каждый вторник может приглашать на чай. И то, что собралось здесь сегодня, это вовсе не юбилейное торжество, а самый что ни на есть типичный чайный вторник,

какой только можно вообразить! Зауряднейший, еженедельный ритуал. Привычная горстка серой обыденности. И вправду — пригоршня праха от костра былых страстей. Но нет. Я уже вижу: я совершаю ту же самую ошибку, от которой хотел предостеречь мать, — начинаю распаляться против тех, которые все-таки пришли, вместо того, чтобы обрушиваться на других, которые не пришли вовсе. Разве виноваты немногие в том, что их немного? Да ничуть. Тогда как многие… (Достает платок и утирает себе рот и лоб.)

Справа входит Титания с чайным подносом.

Титания. Я не помешаю тебе, мой мальчик? Мне просто захотелось тут, у тебя, на солнышке, выпить свой послеобеденный чай. Еще немного солнца напоследок… (Садится на табуреточку.)

Сын. Мама, тебе нельзя заставлять гостей так долго ждать.

Титания. Конечно можно. Сегодня, в такой день, я имею право выпить свой чай одна, наедине с тобой. Сегодня я могу делать все, что мне нравится.

Сын. Да, мама.

Титания. Ведь нам обоим, пока не началась эта жуткая юбилейная суматоха, так важно еще немного побыть наедине друг с другом, не правда ли?

Сын. Да, конечно.

Титания. Как приятно, что мы иногда можем побыть наедине друг с другом. (Подаваясь вперед, шепотом.) Так ничего и не попытался?

Сын. Попытался? Ты о чем? (Со смущенной улыбкой смотрит на девушку в кресле.)

Титания. Ах, сыночек, сыночек. (Вздыхает.) Все имеет свои солнечные и свои теневые стороны. За эту долгую жизнь мне пришлось хлебнуть немало горя. Но она же подарила мне столько прекрасного. А ты — ты всегда был моей самой большой радостью.

Бог ты мой! Да ты бы мог творить с женщинами все, что хочешь! Если бы они только знали, какой ты у меня. Какой внимательный, тонкий, какой милый. Такого в наши дни днем с огнем не сыщешь, верно?

Сын. Да, мама.

Титания. Просто о тебе еще мало слышали. В нашем узком кругу одна только Элен Мергентхайм всегда говорит о тебе очень тепло.

Сын. По-моему, госпожа Хиллевех тоже.

Титания. Да. Она тоже. Немного. Хотя не так. Она тебя интересует?

Сын. Да нет, просто спрашиваю. То ты говоришь, что и госпожа Хиллевех, и госпожа Мергентхайм — обе от меня без ума. А то вдруг — только одна Мергентхайм.

Титания. Ну да, это переменчиво, мой мальчик. Настроение, взгляды, вся атмосфера. Нельзя же каждый вторник быть всеобщим любимцем у женщин. И если уж на то пошло, не правильней ли было бы сосредоточиться на одной Мергентхайм? У нее, правда, легкий заскок по части религии, но зато безупречное тело.

Сын. Это у Мергентхайм? Вот у Хиллевех — да, у той прекрасное тело.

Титания. Это у Хельмы-то? Да ей к шестидесяти!

Сын. А Элен сколько?

Титания. Элен несколько моложе. Несколько моложе, да! Это у Хельмы-то прекрасное тело? Не смеши меня. Да она просто бочка.

Сын. О вкусах не спорят, мама. Мне, например, кажется, что у госпожи Хиллевех фигура очень волнующая, тогда как красота госпожи Мергентхайм кажется мне несколько поверхностной.

Титания. Ну, как скажешь. Значит, направь свои усилия на эту Хиллевех. Если уж на то пошло…

Сын. Если уж на то пошло… (Берет ее руку и целует.) Мне так стыдно, мама. Так мало людей пришло.

Титания. Ах. Это совсем не важно. (Оглядывается назад, отирает слезу, встает.) Ну, все! Теперь мне пора к гостям.

Сын. Ты прекрасно выглядишь, мама. Будто у тебя сегодня не серебряная, а настоящая свадьба.