Время и комната
Шрифт:
Фолькер. Я не вижу другого. У нас больше нет времени подыскивать замену.
Карл Йозеф. Он или я. И если эта фрау Зоопарк, эта фрау Лошадиный укус осмеливается за моей спиной устраивать свои дела…
Фолькер. Дела тут устраиваю я, господин Йозеф. Это моя обязанность — заботиться о том, чтобы мы успели к премьере. Это моя профессия. Я дам эту роль Максу Штайнбергу. Независимо от того, устраивает это вас или нет.
Карл Йозеф. Ха — этот ручеек вырвался на свободу!
Фолькер. Как вам будет угодно.
Карл Йозеф. Знаете, мне на вас наплевать! Трижды наплевать! Вы, букашка! Я тут работаю за вас — я! Делаю вашу работу, понимаете? Вы что, забыли о том, кто перед вами?
Фолькер. Мне это отлично известно. Чудесный артист и невыносимый партнер.
Карл Йозеф. Вы об этом пожалеете. Я клянусь вам: вы об этом пожалеете! (Уходит.)
Фолькер (в переговорное устройство). Что там со сто седьмым? Вы кончили?
Голос. Еще пару минут.
Фолькер. Что вы заладили одно и то же! О, Боже мой! (Уходит.)
Карл Йозеф и Эдна Грубер выходят из боковой кулисы.
Эдна Грубер. Голубчик, ну послушай меня, голубчик!
Карл Йозеф. Оставьте меня! Как вы смеете! Что вы натворили? Где Оливер?
Эдна Грубер. А я тут при чем? Со мной он только флиртовал. Это же он у вас набрался. Вы же не станете этого отрицать.
Карл Йозеф. Вы сделали меня посмешищем в глазах молодого коллеги.
Эдна Грубер. Господи ты Боже мой! Посмейтесь, наконец, хоть раз над собой! Иначе вы превратитесь в мумию еще до того, как с вас снимут посмертную маску. Вы же не можете допустить, чтобы на старости лет от вас остались на сцене лишь наутюженные брючные складки.
Карл Йозеф. Итак — вы знаете — уже пошли разговоры…
Эдна Грубер. Извините, но я однажды должна была это высказать.
Карл Йозеф. Вы… Какая вы ненасытная в вашем даре приносить несчастья… Искусство для вас святое, природа, животные — всё для вас святое; только в этом молодом человеке нечего святого для вас нет. Вы раздавили его как таракана.
Эдна Грубер. Я ему ничего не сделала.
Карл Йозеф. Вы лишили его, быть может, самого большого шанса в жизни: выйти однажды со мной на сцену — да еще в такие молодые годы.
Эдна Грубер. Знаете, чего вам недостает? Вам не хватает немножко бедности. Да, я серьезно. Вы слишком важный — у вас не хватает смелости отнестись к себе с иронией. А ведь только благодаря этому художник вообще и становится великим.
Карл Йозеф. Ну так. Хватит. Вы знаете текст. И я знаю текст. Встретимся на премьере.
Эдна Грубер. Да нет, ну погодите же…
Карл Йозеф. Что я должен делать? Стать перед вами и раздеться? Как вам это понравится? Позволить, чтоб меня посвящала в тайны актерского искусства травоядная нимфоманка? О, до этого я еще не дошел! Что вы знаете обо мне? Да ровным счетом ничего. Ах, с каким бы удовольствием я вас!.. А как вам показалось, когда в финале я взял вас за руки и заплакал? Вы на это вообще обратили внимание?
Эдна Грубер. Да.
Карл Йозеф. И? Как вы это находите?
Эдна Грубер. Нахожу… да, хорошо. Но все это, по-моему, не слишком глубоко.
Карл Йозеф. Вот как, не слишком глубоко! Я должен кататься по полу? Реветь белугой?
Эдна Грубер. Разве в этом дело? Вы внутренне не доходите до своего предела. Вы никогда не идете на риск. Вот и тут вы совсем не умеете по-другому. И это не мастерство, а неспособность делать по-другому. Вы не выкладывались сполна. Вы можете дать гораздо больше.
Карл Йозеф. Нет, право, я никогда не пытался мои недостатки выдавать за гениальность. Ей-Богу, мне это противно. Я вырос в театре в те времена, когда еще не нужны были никакие трюки, чтобы стать знаменитым. Когда живое слово еще царствовало на сцене. Когда духовный голод был настолько велик, что из-за него забывали о пустом желудке. И люди сидели в разбомбленном партере прямо на полу, с горящими глазами. Сегодня кресел больше, чем зрителей. Тогда было наоборот. Ну ладно. Как это странно — пережить своих сверстников. Все ушли, великие актрисы и актеры старой гвардии. Герои и комедианты, все места опустели, их не займут больше никогда. Иногда, должен сознаться, молодежь меня уже не узнает. Вот Оливер, например, понятия не имел, кто я. Не знал меня. Оказывается, молодой человек может сейчас стремиться на сцену и даже не знать моего имени. Но ведь это так. Говорят, я знаменит. А что это значит? «Персоль знаменит», — как сказал добрый старый Ведекинд{57}. Не правда ли, вы совершаете огромную ошибку, Эдна: вы — лгунья на сцене.
Эдна Грубер оставляет Карла Йозефа в одиночестве. Он садится на край помоста. Несколько позже появляется Макс, оставаясь в глубине сцены.
Чего тебе нужно?
Макс. Ничего.
Карл Йозеф. Я же сказал, видеть тебя больше не желаю.
Макс. Да. Сказали, правда.
Карл Йозеф. Мне нужно немного отдохнуть. В глазах рябит.
Макс. Хотите чашечку кофе?
Карл Йозеф. «Чашечку кофе». Это совсем не то. Ей-Богу, хуже не придумаешь. Ночью я сплю на подушке из лягушек. Под головой у меня копошатся сотни лягушек — туда-сюда. Разве это сон, молодой человек… Я уверяю вас, она совершенно не разбирается в людях. Она понятия не имеет, что такое сфера тонких человеческих чувств. Эту даму с мизинцем — и с колпачком — вытащили на свет Божий из какого-то старого чулана. Разве не похоже? Ну, погоди, пойдут спектакли. Как только мы начнем играть, я ее напою. И тогда она пойдет ко дну как топор. (Пауза.)