Время и снова время
Шрифт:
– Делайте, как я скажу, профессор, – строго прошептал он. – Не разговаривайте. Молчите. Просто делайте.
Все еще очумелая, Маккласки вряд ли сознавала, что происходит, но приказ, похоже, поняла. Во всяком случае, подчинилась.
Стэнтон вздернул ее на ноги. Опять зажал зубами фонарик, в одну руку взял все три сумки, другой обхватил Маккласки за «талию» и повел-потащил к двери. Добравшись до нее, прислонил профессора к стене и полез в карман за отмычками. Рыцари Хроноса, снабдившие его этим инструментарием, заверяли, что он откроет любую дверь, существовавшую
Отмычка сработала. К счастью, дверь открывалась внутрь, поскольку снаружи она была забаррикадирована шкафом, который Стэнтон сдвинул в сторону.
В нос шибанул запах дезинфекции. И ванили, намекавшей на морфий. Больница.
Маккласки задергала носом и пробормотала:
– Морфий. Ньютонова, мать ее, больница.
– Сказано же, молчать! – яростно прошипел Стэнтон. – Если нас примут за взломщиков и упекут в стамбульскую тюрьму, не видать нам Сараево, глупая вы женщина!
Маккласки уронила голову на грудь и приложила палец к губам. Похоже, она все уразумела, но ее состояние внушало опасение, что такая понятливость не продлится долго.
Опять возникла мысль бросить ее. Вот же нелепость. Ведь сейчас надо все спокойно обдумать, проникнуться головокружительным выводом, что Ньютон оказался прав, что прежняя жизнь исчезла. Время перезагрузилось, и последние сто одиннадцать лет вновь стали будущим.
Но он ее не бросил. Для него это было столь же невозможно, как убить ее. Стэнтон вывел старуху из подвала и снова прислонил к стене. Потом вынес сумки, запер дверь и вернул шкаф на место.
Та же самая лестница. Это бесспорно, хотя состояние ее гораздо лучше, нежели сорок пять минут назад. Может, и хорошо, что приходилось возиться с Маккласки. От старухи разило табаком и винным перегаром, но это помогало отвлечься от невообразимости ситуации.
В конце лестницы была еще одна запертая дверь, с которой отмычка справилась легко. Секунда-другая – и они стояли на первом этаже дома. Стэнтон прижал ладонь к губам Маккласки и выдохнул:
– Ш-ш.
Музыка. Какая-то опера. Звук шершавый, скверный. Граммофон.
Стэнтон посветил фонариком в коридор.
На стенных крючках сестринские чепчики. Инвалидное кресло, каталка. Двери по обеим сторонам коридора. Из одной, приоткрытой, полоса неяркого света.
Поддерживая Маккласки и стараясь не греметь сумками, Стэнтон медленно крался по коридору. В приоткрытую дверь он увидел молодую медсестру за столом. Удачно, что она поклонница оперы.
Стэнтон вдруг понял, что смотрит на живую душу, которая умерла за десятилетия до его рождения. Поистине, еще никто с подобным не сталкивался.
Девушка поерзала на стуле. Почему-то хотелось рассмотреть ее лицо, первое лицо из нового мира. Из старого мира. Но девушка не доставила этого удовольствия, не обернулась; подперев рукой подбородок, она сосредоточенно читала. Стэнтон с Маккласки двинулись дальше.
Разумеется, планировка особняка во всем отличалась от планировки дома, по которому час назад они пробирались, но ориентация по сторонам света не изменилась, и Стэнтон знал, где выход на улицу.
Все было спокойно. Граммофон стих, временами откуда-то издалека доносился стон или вскрик. Похоже, на первом этаже была только дежурная сиделка.
Стараясь действовать быстро, но бесшумно, Стэнтон отыскал выход.
Он уже хотел взяться за ручку, когда дверь вдруг распахнулась. На пороге стоял человек с аккуратной бородкой, в цилиндре и фраке. Неожиданная встреча его несказанно удивила.
Холодный ночной воздух одарил находчивостью.
– Матушке стало гораздо лучше, – по-английски сказал Стэнтон. – Я думаю, ей нет нужды оставаться здесь на ночь.
Подхватив Маккласки, он миновал опешившего человека, спустился с крыльца и зашагал по улице.
Солдат в чистом поле, обремененный раненым товарищем и тремя вещмешками.
Требовался извозчик.
15
Он нашелся быстро. Район верфей, в который Стэнтон и Маккласки приехали около часа назад, больше не выглядел бедным и обветшалым.
Уже на соседней улице Стэнтон увидел пролетку, высадившую пассажира, и потащил к ней Маккласки, еле-еле перебиравшую ногами. Вдруг ожгла мысль, что юбка ниже колена, в которой еще час назад профессор выглядела глубоко консервативной старомодной матроной, сейчас смотрится непристойно.
– Пера! – крикнул Стэнтон вознице, подсаживая Маккласки в освободившуюся пролетку. – Отель «Пера Палас». Гран-рю-де-Пера.
Он совсем не знал турецкого, однако накануне поднапрягся и выучил названия всяких городских мест.
Извозчик и без того знал, куда ехать. В Константинополе было не так много отелей для чужаков, и все они сгрудились на пятачке Европейского квартала.
Стэнтон откинулся на жестком кожаном сиденье и постарался оценить ситуацию, на время забыв о сногсшибательном факте: в конном экипаже он едет по Константинополю 1914 года. Эта немыслимо странная истина просто не вмещалась в голове, от нее недолго и спятить.
Как и от мысли о личной утрате, зависшей над хрупкой душевной защитой, точно молоток над яйцом. Ведь если история и вправду перезагрузилась, если временной виток заново начал свой путь, то, выходит, Кэсси, Тесса и Билл никогда не существовали. И никогда не будут существовать, ибо миссия на то и нацелена, чтобы в корне изменить курс грядущих поколений. Думать об этом было невыносимо. Еще одну утрату ему не пережить. Лучше отбросить все эти мысли, сосредоточиться на конкретной минуте, потом на следующей.
Так он поступал во времена «Кремня наперекор Крутизне», в те счастливые дни, когда ради адреналина и классных видеороликов весело рисковал жизнью. Никогда не думай о ситуации в целом, иначе просто сдашься. Если висишь над пропастью, бессмысленно переживать из-за того, что пропасть эта в пустыне и до воды пять дней пути. Сначала выберись из пропасти, а уж потом озаботься питьем.
Экипаж покинул район верфей, прогрохотал по Галатскому мосту и теперь катил по улицам Пера, в этот час тихим и почти безлюдным. «А ведь мы едем точно тем же маршрутом, каким ехали пару часов назад, – подумал Стэнтон. – Только в обратную сторону. И в 1914-м».