Время кобольда
Шрифт:
– В достаточной степени. Итак, вы в моей комнате.
– Дверь была открыта, я зашёл убедиться, что вы в порядке. Эти ваши провалы в памяти…
Врёт как дышит.
– Я в порядке. Теперь покиньте помещение.
– Вы такой токсичный сегодня!
– А вы меня не облизывайте.
– Фу, как глупо и пошло! – поляк вымелся с гордо поднятой головой и наткнулся в коридоре на идущую из душа Сэкиль. В джинсах и майке она тоже неплохо выглядит.
–
– Сэкиль, ваше замечание в высшей степени неуместно! И я Станислав! – он развернулся и гордо зашагал по коридору.
– Станисрав – Хуисрав, – выдала азиатка классическую русскую редупликацию и захихикала пуще прежнего. – Он такой смисной борван! А сто вы дераете с этим поротенцем? Птису на кровать?
– Это русская военная осибори. На страх агрессору, – буркнул я, разматывая «морковку».
– Оу, кавайи! Она симворизировает мусской сира?
Я подумал, что филологическая разница между «въебать» и «выебать» – не лучший предмет для беседы с дамой. Ответил уклончиво:
– В некотором роде.
– Оу, это так брутарити! Хоросего дня, сду вас в сторовой, Кэп-сама.
Она слегка карикатурно поклонилась в японском стиле и нарочито засеменила по коридору, косплея гейшу с зонтиком. Только без зонтика.
В столовую дошёл уже совсем уверенно. На запах капусты.
– Кэп!
– Привет, Кэп!
– Какдила, чув?
– Как память?
– Меня помнишь?
– А меня?
– А какая поганая тут жратва, припоминаешь?
– Такое лучше не вспоминать!
– Счастлив забывший здешнюю кухню!
Моя рожа в зеркале не показалась располагающей к общественным симпатиям, но сообщество настроено в целом благожелательно.
– Я дерзара твоё место, Кэп-сама! – сказала Сэкиль, показав на стул рядом.
– Ты так и норовишь подержать его за это место, сикелявка! – ответил низкий женский голос справа. – Хватай жратву, Кэп, и подваливай!
– Оу, как грубо! Кэп-сама, не срусай эту грубиянку. Мусина дорзен кусать в обсество красивой везривой зенсины, а не этой спароукрадатерьнисы.
– Шпалоукладчицы, нерусь бледная. И я не она. Просто фигура спортивная.
– Оу, осень спортивная! Настояссяя ёкодзуна!
«Натаха норм. Прямая, как рельса, что подумает, то брякнет. К счастью, думает редко. Зато горящую избу на скаку остановит, потушит, разберёт, смажет, соберёт, снова зажжёт и вскачь отправит. Даже интересно, кем она была до всей этой херни. Но этого тут никто не помнит. Ну, или никто не признаётся…»
– Привет, Наталья.
– О, вспомнил меня, Кэп, гляди-ка! – на вид действительно «спароукрадатерьниса» – коренастая, широкоплечая, с плоским широким лицом и растрёпанными редкими волосами.
– Ты незабываема.
– Ещё бы! Не то что сикелявка эта. Если хочешь настоящей женственности – это ко мне!
И расхохоталась низким хриплым голосом.
Ей бы в джазе петь. Или в сортире «занято»
Я помню, это вечная шутка. Натаха не претендует на мои чувства или постель. Да и ни на чьи другие. Комплексует своей медвежьей фигуры или боится поломать кавалера. Вот этими, с квадратной широкой ладонью и короткими толстыми пальцами, руками. Ногти обгрызены до мяса, предплечье как мой бицепс, бицепс как моё бедро, а про бёдра лучше не надо. Всё это покрыто эклектично исполненными разностилевыми татуировками. Безразмерный комбинезон на лямках маскирует кубическую жопу и то, что я бы назвал «антиталией». Но тётка она неплохая. Надёжная.
Еда действительно так себе. В пюре недоразмята недоваренная картошка, котлеты из дешёвого фарша, слегка подгорели и пахнут хлебными корками. Бурая и склизкая тушёная капуста. Безвкусный творог, похожий на жёваную бумагу. Жидкая сметана, похожая на кефир. Серый хлеб прямоугольниками. Компот. Котловой типа-кофе с чем-то вроде молока.
Не деликатес, но у меня возмущения не вызывает – может, я и правда был военным?
– Побольше, поменьше, Кэп? – спросил стоящий с черпаком на раздаче Васятка, угловатый прыщавый недоросль лет семнадцати.
Я вспомнил, что он огрёб однажды весомых люлей от Натахи за привычку ходить в душевую вслед за женщинами. Само по себе это никого не беспокоило, душевая общая, но привычка шумно, с постаныванием, дрочить, заняв противоположную выгородку и уставившись горящим взглядом кому-нибудь в пах, некоторых раздражала. Например, Натаху. Возможно, тем, что дрочил он не на неё.
Эпическая картина «Голая Натаха на пинках выносит из душевой голого Васятку» потом долго смаковалась в кулуарах ценителями жанра «порнобурлеск». Здесь не так чтобы много развлечений.
– Сегодня, говорят, не особо погано, – вздохнул Васятка. – Я ещё не пробовал, потом поем.
– Бодрее, юноша, – сказал я воспитательским тоном, – не делайте из еды культа.
– Да какой уж там… – картошка шлёпнулась на тарелку неприятным слегка синеватым комком.
– Идёте сегодня? Сухпай собрать?
– А как же. Непременно идём, – вспомнил я.
– Соберу, – кивнул Васятка. – Эх, скорее бы уже…
– Терпение, молодой человек!
– Конечно, – вздохнул он, – вам-то хорошо, Кэп. Вы всё забываете. А день за днём на всё это смотреть…
Я взял бурый пластиковый поднос с едой и пошёл к столам. Я как всё забываю, так всё и вспоминаю. Каждый день преодолеваю бегом тот «спуск Авернский», которым они неторопливо бредут. Та же тоска на ускоренной перемотке. Хрен поймёшь, что хуже.
Поколебавшись, присел к Натахе. Надо верить себе вчерашнему, ибо кому ещё-то? Сэкиль скорчила рожицу, вздохнула и пересела к нам. Как там написал вчерашний я? «Липнет».
Котлета терпимая, картошка дрянь. Крахмальная размазня без вкуса и запаха. Хлеб плохо пропечён. Компот ничего.