Время кобольда
Шрифт:
– Спасибо вам, Антон Спиридонович, – девочка встала и поклонилась.
– Пока не за что.
– Ну и как она тебе? – спросила Клюся, сидевшая на столе в моём кабинете.
Закинув ногу на ногу, в короткой юбке. По голеням и бёдрам бежит абстрактная вязь татуировок – на наноскин не поскупилась. Клюся, пожалуй, богата, музыка приносит ей немало денег. А вот моя зарплата работника муниципального образовательного учреждения – тухлые гроши.
Изящным движением поменяла ноги, переложив их одну на другую. Ах-ах, какие мы эротичные! Никогда ей это не надоедает. Хотя даже самые наивные и романтичные воспитанницы уже не верят, что у нас отношения. Впрочем, пусть развлекается. Наверное, это ей зачем-то надо.
– Она мне странно. Вроде бы всё убедительно, но…
– Что-то в ней неправильное?
– Именно. Не могу ткнуть пальцем, просто ощущение.
– Кстати, ты заметил, что она вылитая Джиу?
– Она так и представилась. А кто это?
– Антон, ты что, Дораму не смотришь?
– Нет.
– Ты вообще здоров?
Я не то чтобы здоров. Доктор Микульчик считает, что у меня серьёзные проблемы с башкой: психосоматический болевой синдром, расстройства восприятия реальности, галлюцинаторный синдром, хреново с управлением гневом и беда с алкоголем. Но Дораму я не смотрю просто потому, что она позитивная, а я унылое говно. Мы с ней диссонируем.
– В общем, Джиу – одна из персонажей, девочка-подросток.
– Алёна её косплеит?
– И очень детально. Знаешь, чрезмерный косплей часто означает личностные проблемы. Отказ от себя.
– Она подросток, – сообщил я очевидное. – Это само по себе личностная проблема.
Наноскин на левом бедре Клюси изобразил нечто неодобрительное, но я не понимаю скин-мемов. В них многое завязано на цвет, а мой мир – оттенки серого. Иногда, внезапно – резкая, как укол в глаз, цветная деталь. Рисунок. Аксессуар. Фрагмент. Янтарные глаза Нетты. Яркая бусина Настиной серьги. Но в целом мой мир чёрно-бел. Микульчик светил в зрачки своими приборами и сказал, что оптика исправна, глючит прошивка. Мой мозг хочет видеть так, и плевать ему на то, что хочу я, потому что мы с ним не одно и то же. Это можно смело назвать «безумием», но Микульчик деликатен, поэтому «расстройство восприятия».
– Так что мы будем делать с этой крайне подозрительной девицей? – вывела меня из размышлений Клюся.
– Поговорю с родителями. Если окажется, что в семье всё плохо, пусть побудет у нас. Хотя бы временно.
– Ты прав, Антон, – посерьёзнела Клюся. – Лучше перестраховаться.
Для Клюси это личное, сама скрывалась от семейных проблем в «Макаре». Ещё при прежнем директоре. Та история её сильно травмировала, но она категорически отказывается от психолога.
«Видишь ли, Антон, мои травмы – это и есть я, – сказала она мне как-то, – мои песни, мои стихи, моя музыка – это моя боль. Убрать боль – это убрать меня. Будет какая-то другая Клюся. Может быть, более счастливая. Найдёт себе нормального мужика, выйдет замуж, бросит курить, нарожает клюсят, растолстеет, отупеет, разведёт на подоконнике герань… Но это буду не я, Антон. Меня уже не станет. Поэтому я буду иногда заливать тебе рубашку пьяными слезами и лезть целоваться, зная, что ты не воспользуешься моей слабостью. Извини…»
«У меня полно рубашек, – ответил я тогда. – Всегда к твоим услугам».
***
Беспилотное такси остановилось возле изящного частного домика. Похоже, что семья у Алёны действительно не бедная – и место хорошее, и участок большой, и сам дом не типовой застройки.
– Вы Антон Эшерский, директор детдома? – встретила меня на крыльце симпатичная женщина лет сорока.
О возрасте я сделал вывод скорее по наличию детей, чем по внешности. Наноскин безупречен в маскировке возраста.
– Я предпочитаю термин «домашний интернат».
– Да, да, конечно! Я Мария, мама Алёны. Проходите, пожалуйста! Мы вас ждали!
Интерьер дорогой, стильный, но без пафоса. У кого-то не только деньги, но и вкус.
– Сергей Сергеич! – строго представился представительный мужчина в костюме. – Отец. А это наш старший – Василий.
Василию на вид лет двадцать. Выглядит приличным молодым человеком, не похожим на того, кто стал бы обижать младшую сестрёнку. И вообще, семья смотрится на удивление положительно.
Но это, разумеется, ничего не значит.
– Как там Алёна? Мы волнуемся! – спросила мать.
– Нас очень удивил её поступок, – заявил отец, – у нас не было конфликтов.
– Она даже мне ничего не сказала! – добавил брат.
– Алёна в полном порядке, не беспокойтесь. Она побудет нашей гостьей, пока я не разберусь в ситуации. На данный момент никаких необратимых поступков не совершено.
– Какое счастье! – всплеснула руками мать. – Я так боялась, что она решила сбежать насовсем!
– Она имеет право попросить переход под попечение интерната. Как вы выразились – «сбежать насовсем». Но решение за мной. Я могу принять её или нет. Для этого я здесь, чтобы посмотреть на проблему с разных сторон и выслушать ваше мнение.
– Рады, что нашей дочерью занимается такой серьёзный, ответственный человек, как вы, Антон Спиридонович, – грубо польстил мне отец.
«Серьёзный, ответственный человек» – последнее, что я сказал бы про себя сам.
– Простите за неделикатность, вызванную этой неловкой ситуацией, но я бы хотел поговорить с вами по отдельности. Это можно устроить? Подчеркиваю, что не имею никакого права что-то от вас требовать или на чём-то настаивать. Но для принятия взвешенного решения мне нужно как можно больше информации. И как правило, люди более откровенны, когда разговаривают один на один. Вы, разумеется, можете отказаться.
– Ну что вы! – сказал отец, переглянувшись с домашними. – Нам нечего скрывать. Мы максимально заинтересованы в скорейшем разрешении этого досадного недоразумения! Мы готовы к общению в любом подходящем вам формате!
Ага, отец тут рулит. И педалит.
– Тогда давайте, если вы не против, с вас и начнём.
– Прекрасно. Мария, Вася, оставьте нас, пожалуйста.
Мать и брат вышли из комнаты, не проявляя недовольства. Признают авторитет главы прайда.
– Вам что-нибудь предложить? Воды, чаю, выпить?