Время кошмаров
Шрифт:
Лёне дрожал в шортах и футболке с коротким рукавом. Балкон не был застеклен, и если пойдет дождь, то он точно вымокнет до нитки. Руки покрылись гусиной кожей, а еще хотелось в туалет.
Двор погрузился в темноту. За спиной у Лёни тоже расползся мрак: он не додумался включить люстру, когда выбежал на балкон.
В соседних окнах зажегся свет, и Леня с завистью думал о людях, которые сидят себе в уютных квартирах, смотрят телевизор, беседуют о чем-то. У них обычный вечер, а в домах – никаких потусторонних пришельцев.
Может, мама права? Нет никого, и бояться нечего, он
Да, но как же тот мальчик, что жил здесь раньше? А маленькая девочка, которая умерла ночью? А этот Артем?..
В туалет хотелось уже нестерпимо. Лёню трясло от холода, однако он все еще терпел, не решаясь вернуться в квартиру.
Но потом начался дождь. Сначала на землю упали мелкие, робкие капли, а вскоре ливень разошелся, обрушился на город, и сидеть на балконе стало невозможно.
Лёня распахнул дверь и шагнул в темную комнату. Не давая себе времени задуматься, промчался через нее, шарахнув рукой по стене и чудом угодив в выключатель. Свет вспыхнул, и ему стало чуть спокойнее. Так, теперь включить свет в ванной и закрыться внутри. Есть!
Закончив свои дела, Лёня спустил воду. Вымыл руки и вытерся большим полотенцем. Футболка была мокрая, противно липла к телу, и Лёня снял ее, бросил в корзину с грязным бельем.
Припал ухом к двери, прислушался. Кажется, ничего необычного. Ни тихого зловещего смеха, ни шарканья по полу маленьких ножек. Лёня решил выйти из ванны, взять чистую футболку и пойти на кухню. Он думал, что не голоден, но при мысли о блинчиках со сгущенкой, которые напекла для него мама, в животе заурчало.
Дверь открылась с тихим скрипом. Лёня с замирающим сердцем выглянул в коридор. Шагнул за порог и быстро зажег свет в коридоре.
«Вот видишь, все хорошо, – сказал он сам себе. – Ничего не случилось».
Приободрившись, мальчик прошел через большую комнату. Балконная дверь было приоткрыта, снаружи веяло сыростью и холодом. Слышался грохот дождя, прозрачная тюлевая занавеска надувалась от ветра, как парус.
Лёня быстро пересек комнату, захлопнул дверь, запер ее на задвижку и задернул занавеску. Взгляд его упал на пульт от телевизора, который лежал на диване. Лёня быстро схватил его и нажал на кнопку.
Человеческие голоса ворвались в сонную тишину квартиры и раскололи ее, разбили на кусочки. Экран телевизора был окном в нормальную, обыденную жизнь, и Лёня с удовольствием заглянул в него, чувствуя, что от души немного отлегло.
Это был его любимый канал, по которому круглосуточно показывали мультики. Лёня почти успокоился и даже улыбнулся, глядя на Губку Боба – нелепого, забавного, неунывающего. Сопровождаемый его голосом, он пошел в свою комнату за футболкой. А потом он пойдет на кухню, поставит чайник, положит в тарелку блинчиков, нальет себе чаю с молоком и вернется сюда, и будет смотреть мультфильмы, и…
Она была там, в детской. Едва заглянув в комнату, Лёня увидел сгорбленный силуэт на фоне черного прямоугольника окна. Он не успел протянуть руку к выключателю, чтобы зажечь свет, и только стоял и смотрел на Серую старушку. А она смотрела на него.
Уши заложило. Писклявый голос Губки Боба растаял вдали, и теперь во всей Вселенной были только
Когда Серая старушка суетливыми короткими шажочками двинулась в его сторону, Лёню просто парализовало. Что-то в глубине, на периферии сознания, взывало к нему, умоляло отвернуться, убежать, закрыть лицо руками – сделать хоть что-то, только не стоять вот так, истуканом, покорно наблюдая, как жуткая сущность приближается к нему, неся с собой смерть и безумие.
Но Лёня не мог ни пошевелиться, ни убежать.
Серая старушка, что-то бормоча, шла к нему из темноты. Когда она достигла границы света, Лёня, наконец, увидел ее.
Маленькая, ростом меньше Лёни, она была замотана в пыльно-серые тряпки. Голова была опущена, нечесаные, неопрятные космы мышиного цвета свисали по обе стороны лица, которое Лёня поначалу не разглядел.
«Уходи! – хотел сказать Лёня. – Зачем ты пришла?»
Из сведенного судорогой горла не донеслось ни звука. Но Серая старушка словно подслушала его мысли и посмотрела на него.
Никогда в жизни Лёня не видел ничего страшнее этого ухмыляющегося лица. Оплывшее, как восковая свеча, уродливое, сморщенное, это было лицо внезапно состарившегося ребенка. Вместо глаз зияли черные омуты, носа не было вовсе, а рот, растянутый в улыбке, полон кривых острых зубов.
– Я заберу тебя, – прошамкало существо и схватило Лёню за плечи.
Это дежурство выдалось спокойным: народу почти не было. А может, в такой ливень даже зубная боль не в силах была выгнать людей из дому. Оля осматривала пациентов, делала записи, задавала вопросы. В голове вертелись мысли о Лёне, которого она оставила одного на всю ночь.
Оля убеждала себя, что другого выхода не было, ведь им нужны деньги, дорога каждая копейка, тем более если ей придется вскоре выплачивать ипотеку. Только вот самые веские аргументы меркли, стоило ей вспомнить искаженное отчаянием родное личико.
Лёня старался быть сильным и держаться храбро – в свои девять он был больше мужчиной, чем многие в сорок, но Ольга все равно видела, как ему страшно.
Природы этого ужаса она понять не могла: сын уже с семи лет время от времени оставался ночевать один и научился быть самостоятельным. Но то, что происходило с ним в последние недели, после переезда в эту квартиру… Оля, хоть убей, не замечала в ней ничего плохого, так что вывод напрашивался один – тот же, к которому пришел психиатр: Лёня чувствует себя одиноким, брошенным и пытается привлечь к себе внимание всевозможными выходками.
Наверное, наверное… Но все же Оля полагала, что это слишком азбучно, слишком примитивно. Ее мальчик не мог чувствовать себя ненужным: они были близки, Лёня прекрасно знал, как сильно она его любит. Ему незачем было привлекать мамино внимание – оно и так всегда было приковано к нему!
Тогда что же творилось с ее сыном?
Следующей пациенткой была пожилая женщина, лицо которой казалось знакомым. Оля осматривала женщину, а сама вспоминала, где могла ее видеть.
– Зуб придется удалить. От него уже почти ничего не осталось.