Время Лиха
Шрифт:
Всё в этот день, после того как Дарья сообщила новый курс рубля, валилось у Ивана из рук. Он был подавлен, выведен из состояния равновесия, и привычный ритм домашней работы постоянно сбивался. То он в течение пятнадцати минут безуспешно ковырял палкой в бочке "свинскую пищу", которая примёрзла у краёв к железу и никак не поддавалась. Бочка была обложена с трёх сторон кирпичами, стояла на толстых железных трубах, а пространство под бочкой представляло собой топку. Так Иван варил свиньям. Только когда стали расшатываться кирпичи и глиняная штукатурка дала трещины, он догадался взять штыковую лопату, с горечью отметив, что в
61
школы Даша, рассказала, чем закончилась их попытка бастовать, и спросила, как он отнесётся к её участию в голодовке семерых членов учительского коллектива. Иван почувствовал такой наплыв горечи и злости, что решил: сейчас он или сорвётся на ком-нибудь, или совершит преступление. Сказав жене, что пойдёт искать бычка, который в последнюю неделю взял моду забредать в кусты, спешно пошёл со двора, но не в калитку, а огородом. Шёл, сжимая кулаки и стискивая зубы, и всё же крестьянские привычки вытравить было невозможно: шагая по борозде, он машинально отметил, что последний дождь вымыл кое-где картофелины и можно отправить Пашку с ведром собрать их. Впрочем, лучше после пахоты. Тогда ведра два точно будет.
Он перебрался через ограду и погнал овец домой. Те настырно клонили головы к редкой уже октябрьской траве, и пришлось бросать камни. Бык пасся здесь же, возле орешника, но Иван, подумав, что до сумерек ещё около часа, решил сходить к Озеру - успокоиться.
На тропинку выбираться не стал, двинулся прямо через кусты, теперь полуголые, из-за чего лес просматривался метров на сто. Шагал и шагал без разбора, уверенный: Озеро настолько большое, что в любом случае выйдешь к берегу. Шёл задумавшись, поглощённый, как ныряльщик водой, своими мыслями, из-за чего пару раз натыкался лицом на старую паутину и ещё больше раздражался.
Если б Иван мог в эти минуты видеть то, что окружало его со всех сторон! Как знать, возможно, тягостное настроение, терзавшее его, вмиг рассеялось бы в чистом лесном воздухе, а точившие душу переживания притупились и зарубцевались. Природа, буйствовавшая целое лето, даже из своего умирания устроила праздник. Жёлтый цвет на этом осеннем карнавале преобладал. Но иное деревцо - шаловливый ребёнок - в пику украсившимся в золото соседям одевалось в ярко-красное и, казалось, медленно пританцовывало на месте, вызывая у окружающих шёпот недоумения. Попадались какие-то вьющиеся растения с широкими зубчатыми листьями, которые оставались зелёными и сейчас, в начале октября. Для них не существовало осени, они могли только родиться или умереть, без всякого перехода. Воздух был насыщен тлением и свежестью, и быстрый путник улавливал обонянием тонкие струйки то спелого боярышника, то калины... Бесконечная тишина... Ни звука, словно осень - немое кино. Шум шагов - как в большой пустой комнате...
62
Через некоторое время Иван вышел к линии электропередач и понял, что взял далеко вправо и на Озеро засветло уже не попадёт. Он глянул в небо: дня оставалось всего на полчаса. Повернул назад и пошёл ещё быстрее: и бычка искать в темноте было бы нелёгко, и Даша могла переживать. Выбрался прямо на орешник за своим огородом и - удачно: настырное животное не собиралось возвращаться
– Борька, Борька!
– покричал Иван.
В ответ метрах в двадцати послышалось вопросительное мычание. Иван не спеша, стараясь не спугнуть "зверя", который мог рвануться в ночной лес, приблизился. Бычок немного отошёл и снова мукнул. Как будто спрашивал, чего надо.
– Борька, дурак! Я тебя кормлю, а ты от меня прячешься! Стой, хуже будет!
Бык вдруг рявкнул, напуганный каким-то шорохом и выбежал прямо на "охотника". Иван тут же схватил его за короткие рога и накрутил верёвку, которую всегда носил в кармане. Животное поплясало немного на месте, желая оставаться диким, но, получив лозиной по хребту, покорно дало вести себя домой.
Иван затащил бычка во двор и направил в сарай, куда сам не пошёл: в кошаре жена готовилась доить корову, а обсуждать с ней неизбежный вопрос о голодовке он был ещё не готов. Выручил дед Степан.
– Сосед, есть полезная информация!
– обозначился тот со своего любимого крыльца.
– Про обвал рубля?
– С этим всё ясно... Де-номи-бляция! Так по ящику назвали... У меня друго. Сколь бы, ты думал, сохраняется в холодильнике буженина и окорок?.. Не знаешь? И я не знал, не ведал. А теперь пожалуйста: таблица в газете, и все могут пользоваться. Чтоб, значит, не передержать. Вот коли буженина, то будь добр, через семьдесят два часа слопай, и ни часом больше. Полукопчёные колбасы - до десяти суток храни смело. Рыбу горячего копчения - до трёх суток, а холодного - до десяти опять же. Что тут ещё?.. Не вижу... Слепой совсем... "Сыры твёрдые". Егоровна! Сколько там наши
63
сыры твёрдые лежат?! Пятнадцать суток есть?!
– Дурень и есть дурень. Мелешь языком почём зря и другим надоедаешь...
– отозвалась старуха через приоткрытую дверь.
– Я и холодильник-то давно отключила.
– Значит, всё в порядке, - миролюбиво заключил дед и даже напел.
– Сыры тверды, и танки наши быстры...
– Доллар опустится, аналитик?.. Говорили что?
– Иван подошёл к заборчику между дворами.
– А вот не понимаешь ты, сосед, зачем всё это наделали господа московские... Я, Иван, севодни кино американское посмотрел. Бабы ихние меня удивили. Каковы, а?
– А что?
– Деловые. Русской женщине, коли муж не пьёт и не гуляет - уже счастье. А ежли и семью кормит - так просто ангел рядом. Наши бабы готовы кормить, поить, обстирывать мужа, рожать ему детей, сколь получится, тянуть всё хозяйство, значит, домашнее: скотину, огороды. А с мужика довольно и того, чтоб не пил много, не бил больно и не гулял часто. По пословице: хоть муж не гож, да чужого не трожь.
– А американки что?
– Дело не в американских. Россия - она как её женщины. Мы ж не требуем, чтоб власть о нас заботилась, способствовала процветанию, значит, материальному, защищала и прочее. Лишь бы не мешала жить, не трогала...
Дед закашлялся, но, словно боясь, что слушатель уйдёт, поторопился договорить, несмотря на першение в горле и выступившие на глазах слёзы.
– Вот полгода над нами...не экспериментировали, а мы уже...и жиреть начали. А она, власть-то, бац...и напомнила о себе. Мол, не расслабляйтесь... Говорите, плохо живётся, не-эт...нет, может быть ещё хуже, и зараз я вам докажу...
– А народ молчит...
– Молчит, как та баба, что с дуру поверила мужику, замуж выскочила и теперь побои терпит, плачет себе потихоньку да лицо битое от детей