Время Лиха
Шрифт:
– Демократия...
Дарья, словно обрадовавшись согласию мужа на её участие в голодовке, уснула спокойно и быстро, но Иван, отравленный ядом горьких мыслей, забылся только в третьем часу, когда уже пару раз откричались свои и соседские петухи.
Глава 5
– Никак, сосед, собрался куда? Не в лес ли?
– поинтересовалась Егоровна после взаимных пожеланий здравствовать.
– В город.
– То-то. В лес севодни не ходи.
– Почему?
– Не ходи. Ерофей Лешегон севодни. Леший бесится. Всю ночь безобразничал: зверей гонял, деревья ломал. И днём ещё не угомонится. Последний
– Ладно, в лес не пойду, - улыбнулся Иван, не ожидавший, что любившая приметы соседка ещё и в лешего верит.
Сегодня он действительно отправлялся в город, в районную прокуратуру, где, как понял со скупых слов участкового, осела его жалоба на съевших овцу бандитов. До самого Покрова Иван не мог управиться с делами, что остались от лета, и лишь в праздник, удовлетворившись, что погреб полон, сарай для скотины хорошо утеплён, а огороды убраны, вспаханы и готовы укрыться снегом, позволил себе расслабиться и немного побездельничать. И
69
тогда же, узнав, что райцентр вот-вот оборвёт автобусную связь с Озёрками, решил ехать по своему делу.
Дорога от деревни круто спускалась вниз, и водитель не торопился, осторожничал. К тому же мост через речушку особой надёжностью не отличался: и ремонтировался в последний раз лет тридцать назад, и ограждение из железных труб любители быстрой езды давно выгнули наружу бамперами автомобилей и передними колёсами мотоциклов, отчего мост сильно напоминал место боевых действий.
Иван глянул в окно и улыбнулся: герой местных анекдотов Коля Харитонов, выпивоха, в тридцать с лишним лет ни разу не женившийся, баламутил мёртвую воду неподвижной речки, пытаясь подтянуть к берегу бревно, что упало с лесовозов, которые часто шли через деревню и вывозили древесину. "На неделю дров", - оценил Иван чужие труды.
Пошли поля, ограниченные с одной стороны лесом, а с другой - рекой Осиновкой, которая от моста делала несколько замысловатых изгибов и пропадала среди дальних холмов, частью распаханных. Река эта, хоть и вытекала из Озера, воды от него получала немного и потому ни для купания, ни для рыбалки не подходила. К тому же она промыла себе путь по самым густым и колючим кустарникам и не представляла интереса даже для уток и гусей, несмотря на то, что от деревни до неё было рукой подать.
Иван вспомнил, как жена отнеслась к его решению съездить в прокуратуру. Не отговаривая, ничего не выражая словами, она всё сказала лицом, которое заметно потемнело и сосредоточилось, и особенно взглядом - тревожным и заботливым. Ивану даже стало неудобно за её переживания. Он всё пытался шутить, но чувствовал, что фальшивит. А когда жена под предлогом того, что он вернётся поздно, а городское есть - только желудку вредить, приготовила оладьи и завернула их в новое посудное полотенце, он засмеялся:
– Как на фронт провожаешь...
– Спасибо скажешь, когда проголодаешься, - ответила она, оставаясь серьёзной.
Даша всегда переживала за него. Озабоченная изо дня в день, из года в год школьными делами, она всегда умела отодвинуть своё в сторону, если мужу
70
было плохо. Иван подчас и болезни или лёгкие травмы свои скрывал, зная, что ей от этого будет больнее. Вот уже пятнадцать лет живут вместе, а словно и не было их. Любит его так же, как полюбила сразу: с тихой беззаветностью русской женщины. Когда сказал, что хватит жить в городе на хлебе и воде, что лучше дорогую квартиру поменять на дешёвенький домик в деревне да завести хозяйство, согласилась сразу: и о детях заботилась, и о муже-строителе, не имевшем шансов найти работу в городе, где жизнь словно остановилась и возводить что-то новое перестали вовсе. Полдома в Озёрках купили временно, не особенно даже беспокоясь, что соседи - пьяницы и воры. Но закончилось очередное лето, а к возведённому в первый год фундаменту будущего большого, уже постоянного дома на участке напротив не прибавился ни один ряд кирпичей или брёвен. Даша работала бесплатно, а его крестьянские занятия снова только хлебом-водой
"Да, - невесело размышлял Иван, глядя в автобусное окно, - три силы тянут страну в разные стороны, и каждая других винит в развале: мафиози-рвач, чиновник-казнократ и мужик-ворюга... Первого уничтожить бы без всякой пощады. Работу чиновников измерять степенью процветания области или района, чтоб каждый год становилось меньше безработных, больше малых предприятий и фермерских хозяйств. Сравнить года: нет улучшений - прочь, уступи более толковому свою высокую зарплату. А мужику вообще ничего не надо, не мешайте, и всё. Будете мешать - в пропасть свалимся, не будете - медленно поползём вперёд, а помогать станете каким-нибудь крестьянским банком с недорогими кредитами, техникой в рассрочку, удобрениями, соляркой и семенами под урожай - так за два-три года преобразим страну. И продовольственная безопасность будет, и горожанам работа на всяких мелких сельхоззаводах и даже продукты на экспорт - дешёвые и без всякой генной инженерии..."
Иван увидел вдалеке свой покос и вспомнил главное летнее приключение. Тогда он, удачно скосив сено, договорился сгрести его совхозными тракторными граблями, единственными в деревне. И вдруг сразу
71
две напасти: дряхлая техника сломалась, а по радио передали дожди на три дня. Иван рванул на покос. Грёб дедовским способом - деревянными граблями - и тут же ставил большие копны, накрывая верхушки скошенным по краям бурьяном. С раннего утра и до половины одиннадцатого, когда уже полностью стемнело и комары начали набрасываться целыми тучами. Вручную сгрёб и уложил около тонны сена. Из-за спешки не взял из дому никакой еды, только пятилитровую канистрочку воды с мёдом. Этим и поддерживал силы. И ещё - по привычке думать за работой - представлял, как отцы, деды, прадеды всю жизнь, надрываясь, таскали это сено и не так, как Иван - на одну корову с телёнком, а поболее. Представлял и испытывал даже какую-то ненависть к тяжелейшему из трудов - крестьянскому. Разве поймёт, думал он, какой-нибудь горожанин, что нужно минут десять дёргать по стерне граблями, чтобы набрать сена корове только на один завтрак или обед, потом отнести эту кучку в копну, потом приехать с телегой, переложить всё в неё, стянуть, дабы не перевернулось на плохой дороге, отвезти и снова сложить - уже дома... Не поймёт. Скажет: лучше импортное сливочное масло куплю, а вы, деревенские, мне не нужны...
Иван всё думал и думал, а автобус, который выбрался с просёлка на трассу, набирая скорость, помчался среди голых лесов и полей, и только ухали в окно встречные легковушки и длинные грузовики...
– И этому голову срубали, - донёсся до Ивана разговор попутчиков, сидевших за спиной.
– Ничего, уже новая выросла, - ответили хрипловатым голосом, не знавшим работы в помещении.
Тот, кто сидел слева, закашлялся, и разговор остановился. "Неужели опять новый премьер?
– удивился Иван.
– Новостей сегодня не включал. Надо прислушаться..." Однако автобус сбавил скорость, начал раздражённо фыркать, и получилось услышать только одну фразу:
– Выберут в третий раз, вот увидишь. Он же бессмертный...
Автобус остановился, и водитель заговорил с кем-то снаружи. Иван, любопытствуя, как и другие, наклонился к окну. У обочины стояла машина его односельчанина Орлова, явно сломавшаяся: на мешковине были рассыпаны гаечные ключи и прочие предметы для ремонта, капот, раскрытый пастью морского чудовища, дёргался на ветру.
72
Иван прошёл в голову автобуса. Серёга Орлов что-то рассказывал, слышны были только обрывки фраз; водитель ПАЗа сочувственно кивал, но мотор не глушил, ясно показывая, что совет - это предел его помощи, потому как главное - интересы пассажиров.