Время Любви
Шрифт:
Совершенно всерьез. Без всяких скидок. И я попробовал последний раз, не выдержал.
— Нам ведь, — говорю, — совершенно нечего делить, Укки.
А он втек в боевую стойку.
— Мы слишком многим связаны, — говорит. — Неужели ты не чувствуешь? Это так по-настоящему… истинно… искренне… — и атакует.
Многовато я трепался, как могу навалять кому угодно. Конечно, я себя переоценил. Укки был фехтовальщик от природы, он был абсолютный фехтовальщик, а я служил в Имперском Спецназе, потом связался с урками. А на Мейне вообще не дрался врукопашную, бой в космосе — это совсем другое дело. И потом, я никогда не имел дела с мечом.
Когда я с трудом великим парировал его первый выпад, до меня вдруг дошло — он меня убьет сегодня. Потому что в смысле мечей я ему совсем не противник.
А Укки смотрел на меня сумасшедшими глазами, с яростной нежностью, обожающе и ненавидяще сразу, и гонял, как жучку, как шелудивого по бане. Поначалу мне было не отдышаться. Я думал, хорошо, что у меня хватило ума не драться с ним в помещении — он бы загнал меня в угол в два счета или прижал к стене. Тут, на просторе, я, по крайней мере, мог удирать, уворачиваться и все такое — а он…
Такая это была нечеловеческая красотища… стремительный гибкий хищник… то ли он был продолжением меча, то ли меч — его продолжением, но я еще в Бездне понял, что у них с мечом все непросто. Больше я никогда не видел вживую такого офигенно прекрасного фехтования и не увижу уже. Ребята с Нги-Унг-Лян, узнав, что мы такое, больше не прилетают на Мейну в одиночку; кроме Укки, насколько я знаю, никто из них с человеком не рубился — так что это можно только в кино посмотреть. Укки показывал мне товар лицом, демонстрировал, чего он стоит на этом свете… я думал, что его фехтовальный стиль слишком хорош для меня.
И мне остается только полюбоваться напоследок, самоуверенному болвану.
Вот это, на лбу — это от его меча пометочка. И еще несколько хороших полосок на шкуре осталось. В общем, я с вами разговариваю только потому, что мой Укки был мальчик из хорошей семьи, с принципами, слишком чистенький для Мейны, а я пират. И он год тренировался у меня на глазах, я его технику видел, понимал и представлял себе, как он связывает выпады и как чередует атаку и оборону. Просто знал. И характер его достаточно знал. И самым подлым образом воспользовался.
Я не мог обставить его в технике, и я его пересчитал. И надул. То, что я сделал, настолько грязно, что сейчас даже стыдно. Я выбрал подходящий момент, когда он чуть-чуть замешкался, и говорю:
— Нет, ну ни фига себе! Они и сюда приперлись!
Укки тут же понял это так, что у него за спиной — наглые мейнские хари, которые пришли поглазеть. Он этого не мог так оставить, малек глупый, он отвлекся и почти обернулся. И я его двинул концом своей арматурины в нервный узел на правом локте.
В тот момент, когда он ахнул и выронил меч, мы тут же поменялись ролями. А когда он потянулся левой рукой, а я отшвырнул меч ногой, все, можно сказать, кончилось.
Я не умел драться мечом. А Укки не умел драться без меча. Просто не представлял себе такого бедства — что его обезоружат. И ему было не шевельнуть правой рукой… Ляд меня побери, он отлично держался, он даже пытался отмахиваться, просто без меча у него не осталось ни одного шанса.
Он сопротивлялся, как мог, и я его отпинал по полной. Теперь я его начал гонять; он отступал, у него хватило ума понять, что без меча это единственная возможность сохранить хоть немного сил. Укки бегал замечательно, он бы мог удирать хоть до вечера, но это противоречило его правилам: ему нужен был настоящий спарринг и он подставлялся время от времени, потому что надеялся, что я пропущу удар.
И ему очень хотелось заполучить свой меч, хоть в левую руку, а я просто играючи ему мешал. Без меча он дрался на голом самолюбии и мучался больше, чем от любой раны. И, в конце концов, я врезал ему в солнечное сплетение.
Он остановился, попытался вздохнуть, не складываясь пополам, а я просто подошел, сбил его с ног и завернул его левую руку к лопатке.
Укки ужасно долго молчал. Я уже думал, что мне придется ему руку сломать, потому что убивать я никак не собирался и заранее решил сделать ему так больно, чтоб он взмолился. Но я чувствовал, что кость вот-вот хрустнет, а он молчал и дышал через раз.
Тогда я говорю:
— Хочешь умереть?
И он шепчет еле слышно:
— Нет. Хватит.
— Хватит — это ты пощады просишь? — уточняю. Потому что мне не хотелось бы через минуту начать все сначала.
Он не сразу ответил, я еще немного подтянул его руку. Просто вынудил — и диву давался, как он долго держится. Но Укки все-таки сломался.
— Да, — говорит. Едва губами шевелит. — Оставь мне жизнь. Я твой трофей.
Я так понял, что это фраза ритуальная, и все действительно кончено. Отпустил Укки, и он сел. Обхватил себя руками за плечи и начал плакать. Тихо. Молча. То еще зрелище.
Не злился, не огрызался и не жаловался. Просто сидел и плакал. И смотрел на меня внимательно и непонятно. Я в жизни не видал, чтобы человек так себя вел после потасовки.
Я вытер с морды кровь, заклеил пластырем, где сильнее всего кровоточило, и принес Укки меч. А он говорит:
— Возьми себе, Фог. У тебя не было меча, теперь будет.
Это мне так дико показалось… будто он мне руку отдал. Не мог я Укки без меча представить и перепугался.
— Брось, — говорю, — оставь себе. Он тебе еще пригодится.
— Нет, — говорит. — Не пригодится. Может, моему сыну пригодится, если я выживу, и у меня будут дети. Но не мне. Я проиграл. На Нги-Унг-Лян в таких случаях меч отдают.
Это такое было неизбывное горе, что я сел рядом с Укки, положил меч рядом, а его обнял за плечи. Сначала сделал, потом понял, что зря… а потом сообразил, что Укки, против обыкновения не дернулся. Вроде бы даже прислонился ко мне чуть-чуть. И говорит:
— Ты так добр ко мне, Фог… Ты ведь не заставишь меня страдать больше, чем необходимо?