Время, назад!
Шрифт:
– Антинаучный бред, разумеется, – выдавил Мидорима, вжавшись в стену кухни и силясь понять, откуда этой женщине столько известно. – Не имеет никакого теоретического обоснования, – добавил он чуть увереннее и нервно поправил очки.
– Да брось, – рассмеялась она. – Разве для всего нужно научное обоснование? Достаточно просто посмотреть на Казу, и сразу всё понятно. И скажу тебе по секрету, мне кажется, временная петля тут совершенно ни при чём. – Натсуко окинула скептическим взглядом тарелку с онигири.
– Я не… Вы ему сказали, кто я? – проговорил Мидорима.
Натсуко только отрицательно качнула головой, но сказать ничего не успела, поскольку на кухню просунулась всклокоченная голова Такао.
– О чём секретничаете? – спросил он. –
– Такао Казунари, вернись немедленно и дождись ужина, как нормальные люди! – услышал Мидорима, пока его волокли на второй этаж по лестнице.
***
– Ну вот, – проговорил Такао, прожёвывая онигири и сунув Шинтаро в руку его порцию, – это то, почему я вас сюда привёл, – добавил он, прикрыв дверь тесной полутёмной комнаты. – Это фотомастерская, знаете? – пояснил он.
– И чем я могу помочь? – спросил Мидорима, старательно привыкая к необычному красноватому освещению и мысленно прикидывая, как поскорее убраться отсюда и обдумать, что имела в виду Натсуко, говоря, что ей достаточно посмотреть на Такао, и всё становится понятно.
– Ну… Вообще-то… – Такао закинул руку за голову и почесал затылок. – Вообще-то я просто хотел вам кое-что показать, Шин-чан, но, скажи я вам правду, вы бы не согласились… так что…
– Такао! – угрожающе нахмурился Шинтаро.
– Молчу-молчу, – притворно покаялся тот. – Но раз вы всё равно уже здесь… Может, простите мне мою маленькую ложь и всё же посмотрите? Ну, пожалуйста-пожалуйста! – взмолился он, сложив руки в просящем жесте.
Шинтаро кивнул помимо воли. Такао расцвёл в радостной улыбке и поспешно открыл первый ящик рабочего стола, достав оттуда фотографию и сунув её в руку успевшего избавиться от онигири Мидоримы. Снимок казался нечётким из-за слегка размытого фона, однако это только подчёркивало силуэт основного действовавшего лица фотографии. А им был он, Мидорима Шинтаро. Только двадцать пять лет назад. Именно в тот день, когда на него чуть не упал прожектор во время выступления. На снимке Шинтаро стоял за кафедрой и, кажется, что-то объяснял. Кадр был мастерски подобран таким образом, что поймал один из его жестов, которыми он подкреплял свой доклад, и был настолько живым, что Мидориме даже показалось, что картинка вот-вот начнёт двигаться. Шинтаро ошарашенно моргал, не выпуская из рук фотографию.
– Я фотографировал, пока ждал, когда на вас упадёт софит, – негромко проговорил Такао, и Шинтаро мгновенно почувствовал на себе его внимательный взгляд. – Я думаю, у вас нет ни одной такой, Шин-чан. Вы здесь удивительно на себя похожи, знаете? Такой сосредоточенный и увлечённый. Немного странный и замороченный, – продолжил Такао, забирая у Шинтаро фотографию и принимаясь её рассматривать. – Почти недосягаемый и просто офигенно интересный.
А дальше Шинтаро не слышал. Во-первых, потому что снова заложило уши, а во-вторых, потому что он смотрел. Как блестели глаза Такао в красноватом свете, как он неосознанно поглаживал краешек фотографии большим пальцем, как улыбался рассеянно и почти мечтательно, и снова был самим собой – родным и тёплым, таким Такао, по которому Мидорима ужасно скучал. Мысли путались от шума в ушах, и Мидорима чувствовал, будто он в вакууме, пока не поймал себя на том, что наклоняется к Такао с совершенно конкретной целью, за которую он мгновенно себя мысленно отругал и тут же отшатнулся назад, чтобы не допустить непоправимого.
– Вам не понравилось, да? – спросил Такао, заметив реакцию Мидоримы.
– Нет, в смысле, да, в смысле, очень хороший снимок, разумеется, – замешкался Мидорима, силясь оторвать от Такао взгляд.
– Знаете, Шин-чан, я больше вас не буду вопросами доставать, – проговорил тот после небольшой паузы. – Я подумал и решил вот что: во-первых, вам лучше знать про этот самый континуум, или как его там. Во-вторых, эта фотография – лучшее доказательство, что я был в девяностом, так что я не псих. А в-третьих, даже если вы меня не помните в прошлом, то сейчас-то я есть, верно?
– Я понял, разумеется, – кивнул Мидорима, чувствуя странное покалывание и лёгкую дрожь в пальцах, как будто предвкушение чего-то важного. – И я… на самом деле… вы были как дежавю, разумеется, – наконец выдохнул он, понимая, что сказал не совсем правду, но уже гораздо ближе к истине, чем просто молчание.
– Дежавю? – глаза Такао загорелись, взгляд стал цепким. – То есть вы всё-таки…
– Казу, отец вернулся, спускайтесь ужинать, – послышалось снизу, и Шинтаро счёл за благо мгновенно распахнуть дверь, чтобы избежать дальнейших расспросов.
***
Мидорима настойчиво отказался от предложения Такао проводить его до станции метро и уж тем более – от перспективы быть подвезённым до дома на самодельной велорикше. Во-первых, это было небезопасно, а во-вторых, ему надо было подумать. И остыть, разумеется. Сегодня он и так слишком поддался чувствам и едва не потерял голову.
А терять голову было от чего, ведь после произошедшего сегодня в фотомастерской он, кажется, хоть немного начал понимать слова Натсуко. Такао был… увлечён. Им, Мидоримой. Но, видимо, и здесь время решило над ним поиздеваться, воплощая самые нежелательные сценарии, которые рисовал в голове Мидорима, когда они только начинали «прыгать». Такао был увлечён именно тем, двадцатилетним Шинтаро, который рассказывал с кафедры о светодиодах и полупроводниках. Наверное, поэтому ему было так важно, чтобы Шинтаро его помнил, наверное, поэтому он хотел, чтобы Шинтаро подтвердил. Услышав сказанную против воли фразу про дежавю, Такао прямо расцвёл. Весь вечер за ужином он ёрзал на стуле, без устали болтал, перебивал, когда Шинтаро и отчим Такао, врач-пульмонолог, начинали беседу на научные темы, смеялся и открыто на него смотрел своими невыносимо ясными глазами.
Шинтаро был не то чтобы обижен, нет. На Такао он почему-то просто физически не мог обижаться. Если это и была обида, то скорее на себя. На то, что он постарел. На то, что больше не может быть настолько интересным, чтобы увлечь Такао. На то, что не смог победить время, а остался побеждённым. Но самым неприятным было, безусловно, чувство утраченной возможности. Будь он моложе, он мог бы понравиться Такао. И всё могло бы… Шинтаро не стал думать, как могло бы быть. В текущей ситуации ему нужна была холодная голова. До окончания экспериментов оставалось всего несколько дней. И всего два прыжка. Один – в лифт во время пожара в лаборатории, второй – в ту самую аудиторию, из окна которой Шинтаро планировал спрыгнуть, если станет понятно, что он сумасшедший. Последний прыжок, когда Мидорима Шинтаро из прошлого поцелует Такао. И всё раскроется. Такао поймёт, что его чувство взаимно, но больше в прошлое он никогда не попадёт. Потому что Мидорима ни за что не позволит ему нарушить правило. Ни один человек не должен прыгать в то время, где у него есть хоть малейшая возможность встретить самого себя. И профессор Мидорима не даст Такао даже шанса снова прыгнуть. И тогда он, вероятно, вообще не захочет видеть Шинтаро… И всё вернётся на круги своя – Мидорима так и останется одиноким странноватым профессором кафедры физики. Нужно просто подготовить себя к такому исходу.
Заснуть Мидорима не мог очень долго. Ворочался, не находя удобной позы, хотя обычно всегда засыпал на спине, как советуют ортопеды. Несколько раз переворачивал становившуюся слишком горячей подушку на другую, прохладную сторону. Высовывал из-под одеяла попеременно то одну, то другую ногу, не находя покоя. Он передумал практически все мысли, которые скопились в голове за сегодняшний день, но все равно не мог заснуть – что-то мучило и не давало покоя. Шинтаро выпил снотворное и уже на границе сна мысль всплыла сама по себе: сегодня во время прыжка и после него Такао не забирал из лаборатории кассеты с записью опытов. Однако Мидорима точно помнил, что двадцать пять лет назад, когда они с Акаши приехали в лабораторию, ячейка для кассеты была пуста. И тогда кто же?.. Найти ответ Мидорима не успел, провалившись в сон.