Время не ждёт
Шрифт:
Карский согласился с ним, и они вернулись в лабораторию.
Игнатьев рывком снял пиджак, надел рабочий халат, затем вызвал сварщика Венцеля и мастера Ивана Ивановича Маслова.
— Пробы готовы?—спросил он.— Будем делать сначала пятислойные резцы.
Венцель взялся за маховичок сварочной машины.
— Нет, я сам, пока я сам попробую сварить, — сказал Игнатьев, складывая металлические пластинки.
В восемь часов утра, когда старый цветовод-немец поливал из лейки под окнами последнюю клумбу георгин и настурций, лаборатория пробуждалась от недолгого сна. Люди в синих халатах открывали фрамуги окон, и музыка их труда вырывалась наружу и пропадала в шуме улицы. Мерно пели токарные станки, разматывая с толстых болванок бесконечные ленточки стружек; тихо скрежеща зубьями, грыз металл фрезерный станок; гудела от натуги и сердито потрескивала током сварочная машина; скрипели ножовки ч напильники, а в конторе, расположенной в дальнем углу здания, то и дело звонил телефон. Как консультант Металлоимпорта Александр Михайлович руководил лабораторными анализами и проверкой качества проб различных марок сталей, присланных агентами торгпредства, писал характеристики. Пользуясь данными Игнатьева, в торгпредстве отбирали нужные марки металла и заключали с соответствующими фирмами договоры о поставках. По правде говоря, работа эта занимала у изобретателя очень мало времени, да к тому же она нужна была и его делу. Анализы проб облегчали задачу подбора «гамм» прочностей для многослойных лезвий.
После испытаний резцов на заводе «Сименс» изобретатель решил набрать несколько пластинок металла с различным содержанием углерода, ибо от количества углерода зависит крепость стали. Он рассчитывал, что стружка будет тереться о более прочную переднюю грань резца и «слизывать» ее не так быстро, как прежде. Но расчеты эти не оправдались, и стабильности угла заострения не получилось. Начали менять сочетание прочностей слоев стали, комбинировать, испытывать инструменты при разнообразнейших режимах резания... и все безуспешно!
Резцы заострялись, ломались и вновь заострялись. Чтобы избежать поломок слишком заострившейся режущей кромки, надо было примерно через каждый час работы резца снимать его и затуплять на наждачном камне. Не затачивать инструмент вследствие износа, а затуплять! Эффект оказался ошеломляюще неожиданным. Он словно говорил о том, что изобретатель переусердствовал, что он шел к своей цели слишком темпераментно, стремительно и перескочил границы этой цели. Теперь надо было вернуться к ней, достигать золотой середины, то есть добиться постоянства угла заострения инструмента. Но эта-то задача равномерного износа как раз и оказалась самой трудной.
Уже который раз Александр Михайлович сидел в конторе лаборатории и думал о тайнах законов резания. Какова сила давления стружки на грань лезвия и притом какой толщины стружка, какой ширины, степени шероховатости, какого металла, содержания углерода, при каких скоростях работы? Каково влияние температур, возникающих от трения, а также влияние вибрации на износ? Как определить точки максимального давления и прочности на лезвии? При каких режимах резания какие происходят перемещения этих точек? Как происходит износ?.. Возникали десятки, даже сотни вопросов. Разгадать соотношения действующих сил и сопротивления материалов можно было лишь с помощью сложнейших математических формул. В решении их Игнатьев не был силен, поэтому чаще старался постигать истину путем опытов. Составив очередной комплект пластинок, он хотел, было, выйти в мастерскую и сварить их, как вдруг его остановил знакомый веселый голос:
— Алло, гутен морген, господин Игнатьеф! Я рад отметить, что вытащенный из мешка ваш драгоценный «кот» оказался великолепным. Я шел сюда через мастерскую, все увидел и испытал нечто похожее на восторг, — сказал рыжий чиновник патентамта Гельмут и засиял, обнажив три золотых зуба.
В ответ Игнатьев вежливо улыбнулся, протянув через стол руку незваному гостю, затем предложил ему сесть в кресло. Рыжий уселся, снял очки в золотой оправе, продолжая разговор:
— Ваш талант—ваше счастье! Вы скоро разбогатеете и — я уверен — станете крупным акционером!— сказал он, и лицо его расплылось от счастья, словно сам он становился богачом.
— Сомневаюсь, — промолвил Игнатьев.
— О, я в один миг рассею ваши сомнения. Прошу выслушать: по моему совету представитель Круппа инженер Вальтер присутствовал на демонстрации ваших опытов в Далеме, Он очень сожалел, что тогда не сумел переговорить с вами, — вы быстро покинули гостиницу, — и попросил меня вести с вами предварительный разговор.
— На какую тему?— спросил Игнатьев, зная уже, о чем будет речь.
— На очень большую тему! Крупп изъявил желание приобрести ваш патент!— сообщил торжественно Гельмут, и почему-то ухмыльнулся.
Игнатьев раздумчиво погладил ус, потупил глаза.
— Как видите, господин Игнатьев, одно ваше слово «да» сделает вас богатым. Крупп предлагает за патент триста тысяч рейхсмарок!— закатив в экстазе глаза, выговорил рыжий.
Изобретатель молча складывал и раскладывал на столе пластинки стали, затем, прервав занятие, посмотрел на посетителя. В больших серых глазах вспыхнули огоньки лукавинки.
— Так что же передать Вальтеру? — спросил Гельмут.
— Заверение о моем глубоком к нему почтении. — Благодарю вас... М-м... и больше ничего?
— Нет, почему же, передайте еще...
— Да, да, еще?
— ...Передайте, что я прибыл из Советской России, а там с некоторых пор акционеры не в почете.
— Это пустяки, зато вы будете иметь почет, уважение, богатство, славу! И где будете иметь!— в центре мировой цивилизации — в Германии. Право же стоит ради этого не возвращаться в большевистскую Россию. Что вам делать там — талантливому инженеру, изобретателю, — сказал Гельмут, понизив голос и оглядываясь по сторонам.
На лице Игнатьева вдруг заиграли желваки. Кладя ладонь на стопку книг русских классиков, которые читал в свободные часы, он сказал резким тоном:
— Господин Гельмут, прошу вас не забывать, с кем вы разговариваете!
— О, я вас хорошо понимаю, вы истинный патриот, но патриотизм — чувство ветхое, немодное в наш век интернационализма. Хо-хо-хо, — неприятно засмеялся и, снова понизив голос, добавил:— Поймите, господин Игнатьеф, как много вы потеряете, отклонив предложение Круппа. Ведь, кроме трехсот тысяч рейхсмарок за патент, он приглашает вас еще и на службу к себе с хорошим окладом.
— Сколько?
— Шесть тысяч рейхсмарок в месяц, — думая, что дело идет на лад, обрадованно сообщил немец.
— Так много? А я думал гораздо меньше.
— Что вы, что вы! Как можно! Крупп хорошо платит. А сколько вы думали?
— Тридцать серебренников.
— Сколько?
— Тридцать иудиных серебренников, говорю!
— Что?..
— Ничего! Прошу оставить ваш недостойный, оскорбительный разговор!
— Позвольте, какое же это оскорбление, — удивился Гельмут, — я полагаю, что предложение знаменитого Круппа — великая честь для русского инженера...
— Вы окажете мне великую честь, освободив помещение, освободив сию же минуту!— закричал Игнатьев, внезапно потеряв самообладание. Он встал, побагровевший от ярости, с шумом отодвигая кресло. Немец тоже встал, забормотал что-то невнятное и осекся. На шум прибежал Карский, за ним — Иван Иванович. Немец исчез, поняв, что дело проиграно.