Время не ждёт
Шрифт:
Чтобы выиграть время, Игнатьев с отчаяния задумал рекомендовать потребителям резцов такой режим работы, при котором инструмент должны были затуплять на камне через известные промежутки в работе. Затупление или подточка лезвий требовали меньшей затраты материалов и энергии, нежели затачивание, поэтому имели некоторые преимущества. Пусть многослойные инструменты временно существуют на таких началах, пока изобретатель не доведет дела до конца. Изложив эту мысль Георгию Петровичу, Игнатьев попросил его сообщить свою точку зрения. И Георгий Петрович высказался решительно, возражая вместе с Иваном Ивановичем против выпуска на рынок «самозатачивающе-затупляемых» резцов. Оба уверяли, что у них еще много пороха в пороховницах, поэтому никакие препятствия им не страшны и лишь разжигают в них исследовательский пыл. Александр Михайлович согласился с ними и с удвоенной энергией взялся за работу.
Он снимал по нескольку слепков с каждого резца на разных стадиях износа лезвия. Специальный пластический материал воспроизводил с микроскопической точностью изменившиеся углы лезвия, его деформацию, его «историю болезни». Изобретатель подвергал полученный материал тщательному анализу, писал свои заключения и посылал их вместе со слепками Георгию Петровичу.
Изучая слепки резцов и корреспонденции своего шефа, Карский и Маслов изготовляли и высылали очередную серию резцов. Но, увы, результат испытаний «оказывался пока тот же, менялись лишь степень и характер нарушения угла резания. Лезвие с углом в 82 градуса через две-три минуты заострялось иногда до 60 градусов и в этом не было бы большой беды, если бы при дальнейшей работе угол не уменьшался. На различных резцах градусы угла заострения падали до 35 и даже до 30, вследствие чего режущая кромка лопалась даже при небольших нагрузках.
Демонстрационный склад Оргаметалла находился на углу Орликова переулка и Каланчевской улицы, а жил Игнатьев на Новокузнецкой в доме своего друга Шведчикова, находившегося на работе за границей. Домой Александр Михайлович возвращался поздно вечером по тесной и шумной Мясницкой, пересекая Красную площадь, мимо мавзолея Ленина. И не раз при взгляде на усыпальницу великого вождя в Игнатьева возникало щемящее чувство тревоги, неудовлетворенности собой и жгучего стыда за свои неудачи. Он вспоминал слова, сказанные о нем Ильичем: «Нужно, чтобы он ничем иным не занимался». Это пожелание вождя Игнатьев, как ему казалось, пока не оправдал делами, а в будущем, возможно, тоже, кроме неудач, ничего не будет. Временами ему было очень горько, солоно на душе, но тем не менее он никогда не приходил в бездеятельное уныние, никогда ни на минуту не переставал трудиться.
При испытании последней серии резцов Александр Михайлович потерпел жестокий провал. Технические комиссии нескольких заводов прислали акты, в которых отмечали непригодность резцов для промышленного применения, жаловались, что, несмотря на многослойность резцов, зоны твердостей их лезвий не отличаются друг от друга. В газете «Экономическая жизнь» появилась статья, резко критикующая «нежизненную идею» Игнатьева. В Главметалле прозрачно намекали на то, что он, мол, совсем забросил работу консультанта Металлоимпорта. Только в письмах Горького он находил утешение, черпал в них новые силы.
Кому не знакомо гнетущее чувство надвигающегося крушения больших планов и надежд, ставших единственной и основной целью жизни. Именно с таким чувством, опустив голову, медленно шел Игнатьев через Красную площадь, мимо «Василия Блаженного». Больше всего его томил стыд за то, что он оказался не в состоянии довести до практических результатов решенное теоретически.
Изобретатель не представлял себе, как он станет свертывать лабораторию, как будет смотреть в глаза знакомым, друзьям, Горькому, что скажет людям о своем скандальном творческом провале? Мысль об этом приводила его в ужас.
Дома, на письменном столе, Игнатьев увидел конверт. Писал из Берлина Георгий Петрович. Он обрушивал на голову адресата поток дурных вестей. Вначале он жаловался на тяжелые условия работы, недостаточное внимание к себе со стороны Игнатьева, высказал обиду за резкую форму требований усилить эксперименты. Знает ли Александр Михайлович, что когда пишутся эти строки, Иван Иванович лежит под ножом хирурга в клинике, а сам он, Георгий Петрович, один-одинешенек вертится волчком среди не заинтересованных в успехе дела немецких рабочих.
«Главный инженер «Гефея», Шредер, начал сам конструировать лентосварочную машину по принципу «ток перпендикулярен давлению», — продолжал автор письма.— На столе у Шредера я видел чертежи, а также циркульную пилу с напайкой на зубья твердых пластинок. На мое заявление о том, что это есть прямое вторжение в область Игнатьева, Шредер ответил молчанием. Помните, Александр Михайлович, как я Вас предупреждал, говоря, что ему доверять нельзя, ибо он мошенник? Теперь, как видите, я оказался прав, о чем, конечно, весьма сожалею. Прежде я удивлялся, что «Гефей» честно хранит от воров секрет Вашей лентосварочной машины, а нынче я все понял. Зачем, спрашивается, разглашать «Гефею» тайну изобретения, если он сам хочет украсть его? Уверяю Вас, Александр Михайлович, что в случае успешной работы машины, «Гефей» присвоит ее и будет Вас душить.
С чувством горечи должен известить Вас и о проделках профессора Кюррена. Он галопом производит опыты по изготовлению многослойных ножей и бритв. Если Кюррен опередит Вас с этим делом, то придется затеять тяжбу, либо потерять приоритет. Фирма «Жиллет» в связи с опытами Кюррена забеспокоилась. Она производит два с половиной миллиона лезвий бритв в день и затоварилась лет на десять. Чтобы «обскакать». Кюррена, я начал изготовление пятислойных ножей по схеме медь — сталь — стеллит — сталь — медь. Договорился с шведским инженером Магнусоном о продаже нам наитончайших стальных лент для бритв. Он обещал ленты холодного проката в два микрона толщиной и выше. Начну опыты с бритвами, а то из-за этих злосчастных резцов прозеваем все на свете. Еще одна мерзость: «Гефей» привлек Берковича в качестве консультанта по вопросу изготовления лентосварочной машины. И что вы думаете? Сей «консультант» охаял Ваш метод электросварки, однако сам же провел опыты и заявил патент. Если ему выдадут патент, то придется опять же подать в суд. Мария Федоровна говорит, чтобы я не отвлекал Вас от дел, и хочет сама заняться защитой Ваших интересов. Шенфогель оказался честнее Берковича. Он просит Вашего разрешения на эксперименты по самозатачивающимся буровым коронкам. Как Вы на это смотрите? Важная штука — буровая коронка!
Должен огорчить Вас, Александр Михайлович, еще одной неприятностью, пожалуй, самой большой: деньги вышли все. Чтобы выдать рабочим зарплату, я попросил в долг у Марии Федоровны. Может быть, вы скажете что-нибудь утешительное? У нас же дела, как видите, архискверные.»
— Архискверные, архискверные, архи-скверные!— повторил Игнатьев вслух слово, характеризующее состояние всех его дел.
Вот и нужда в деньгах! Она настала раньше, чем он успел дать промышленности новый резец, новое лезвие... «На лезвии режущего инструмента — дивиденды машиностроительных заводов», — вспомнил изобретатель слова Шлезингера и горько улыбнулся, перефразируя слова: «На лезвии моего резца растаяли все мои капиталы, все имение Ахиярви с лугами, лесами, озером и особняком. Деньги! Без денег — ни шагу, ни одного опыта! Прежде сам отказался от государственных денег, теперь же, после всех неудач, провалов с резцами, неудобно про. сить у государства денег, да и не дадут ему ни копейки».
Так думал Игнатьев, теребя бородку и нахмурив брови. Вдруг он почувствовал в висках боль. Усиливаясь, •боль поползла ко лбу, затылку, охватила всю голову... Она мучила Игнатьева до самого рассвета.
В восемь часов утра Александр Михайлович ехал в трамвае на работу. Головная боль утихла, но он чувствовал себя разбитым физически и морально.: Зачем он ехал? Что он мог предпринять еще для спасения дела? Можно ли было надеяться, что испытываемый сегодня какой-нибудь пятисотый по счету резец поведет себя в работе так, как нужно изобретателю? Игнатьев не мог ответить. на эти вопросы, и чувство гнетущей безысходности все сильнее овладевало им.