Время неместное

Фомальгаут Мария

Да. Много что может звонить. Микроволновка, дзинь-бряк, кушать подано, будильник, хозяин, вставай бабло зарабатывать, или холодильник, орёт, что дверца не закрыта, ещё бы орать научился, когда лишний кусок ветчинки беру, как всегда на руках хоть бы что наросло, а с живота уже лишнее сгонять надо… Или телевизор… нет, вру, телевизор ещё не звонит, он только это: в эфире новости, сегодня Президент освободил крепостных крестьян…

Звонят.

Доходит до меня, медленно, нехотя – в дверь. Вот это хуже всего, что в дверь. К телефону подходить

не боюсь, там робот какой-нибудь скажет: ваша задолженность составляет… и дальше, давится цифрами, двес-ти… де-вя-нос-то… А вот в дверь ещё роботы не ломятся, и на том спасибо…

Открываю. Задним числом спохватываюсь, хорош я, в халате и шлёпанцах… в Петербурге, блин, в Гороховой улице, лежал утром на своей кровати Илья Ильич Обломов… И как назло дамочка за дверью, в полицейской форме, при параде, только что наручниками не бряцает…

– День добрый, повесточка вам, распишитесь…

Земля уходит из-под ног, не успеваю поймать.

– Помилуйте, мне тридцать лет…

– Да не бойтесь, не в армию!

Смеётся. Лихорадочно соображаю, что я натворил, да всё я натворил, за ограждения ходил, потом… и так далее по тексту.

– Суд?

– Ну что вы… вот… здесь распишитесь.

Вот здесь расписываюсь. Задним числом спохватываюсь, за что вот здесь расписываюсь.

Опять земля уходит из-под ног, опять не успеваю поймать.

– Охренеть, это же…

– Ага, выпала вам удача.

– Ну, я бы так не сказал.

– Да не беспокойтесь вы, что побледнели… как-то все справляются… Я вот тоже… было у меня…

Хочу спросить, что у неё было. Не спрашиваю. Тайна государственная, или ещё какая-то там…

– …мимо!

Сам вижу, что мимо. Нда-а, тот ещё из меня снайпер, вот что значит в армии не служил. Ещё на тех, кто служил, смотрел, как на лохов каких-то: мы-то умные, мы-то универ кончили…

Снова целюсь.

Винтовка бьёт больно, еле удерживаюсь на ногах, сержант повторяет присказку про больше-каши…

– Пять баллов.

– Йес-с…

– Вильгельм Телль долбаный.

– Пацаны, мы знаете как делали, заранее мишень дырявили… ну так, дырок набросаем, чтобы близко к десяточке было… один идиотище выдумал, все десять дырок в центре сделал. Его – хоп, на соревнования какие-то международные.

Хохочем. Сержант тут же хмурится, строго показывает на мишень, смех смехом, а дело-то своё знай.

Дело своё знаю. Хочется поставить вместо мишени сержанта с яблочком на голове. Точно попаду. В смысле, в сержанта.

Вот тебе и не в армию повесточка.

Цельсь…

– Хуже, три…

Теперь хочется застрелить самого себя.

Вот тебе и не армия… Осторожно спрашиваю парней:

– Робя, а если не справлюсь, тогда что?

– Тогда жить не будешь.

Холодеет спина.

– А… бывало такое, чтобы не справлялись?

– А я почём знаю… гостайна, всё такое…

Прикидываю, сколько может валяться в архивах каких-нибудь эф-эс-бэшников досье на бедолаг, которые не справились.

Вскидываю винтовку…

Цельсь…

– Пять.

– Уже лучше, – сержант чуть кивает.

– А… если я не…

– Да что ты если да если, так настраивать себя будешь, ничего хорошего не будет.

– Не, а миру тогда ничего не будет? Человечеству…

– А я почём знаю, я тебе что, судьбами заведую? Конец света будет, и всё.

Цельсь…

В десяточку, ну пожа-а-алуйста…

– …мимо.

Оказывается, на войне стреляют.

А я и не знал. То есть, знал, конечно, кто не знает, читал, смотрел, по праздникам носил цветы к памятникам… Только почему-то всё время кажется, что убивают – это не про меня, это не со мной, ну как это меня могут убить, раз – и нет меня… не бывает так. Не бывает…

Оказалось – бывает.

Вжимаюсь в землю. Как червяк. Хочется стать самой землёй, нет меня, нет-меня-нетменя, ну не надо, ну пожа-алуйста…

Свистит пуля. Вспоминаю что-то: если свистит – значит, пролетела… Сейчас кажется, это не более чем примета какая-то, народная, а-ля если чёрная кошка с пустым ведром…

Стреляют. Я их боюсь, тех, кто стреляет, там, по ту сторону окопов, смуглые люди с недобрыми глазами, почему-то кажется, что если поймают меня, выпустят кишки…

Здесь вообще много чего начинаешь бояться… а если форма на мне не так надета, и вообще не та, то-то парни косились… бли-ин, сколько ни изучай прошлое, сколько себя под эпоху не переделывай, а нет-нет проскользнёт что-то… может, и не что-то, сама аура какая-то, тогдашняя, из будущего. Как в рекламе какой-то: не хрустишь Бородинскими? Да ты не наш!

Хохочу. Истерически. Хорошо, не видит никто, уже с ума схожу… чумазый сослуживец смотрит на меня пристально, вот, блин… из фляжки сбрызгивает мне лицо водой, окстись, сынку… война кого хошь с ума сведёт…

Война…

Пытаюсь вспомнить какие-нибудь песни про Афган, понимаю, что ни одной не знаю. Может, оно и к лучшему.

Ёкает сердце.

Я вижу его. Того. Его фотографию мне показали на тридцать три раза, перед тем, как сюда забросить.

Отец.

Смотрю на него, не понимаю, что это отец, отец – он немолодой, с проседью в висках, а ближе к кончине и вовсе седой, подводит руку к подслеповатым глазам, Тимка, ты, что ли… А этот мальчишка совсем, юнец…

Целюсь. Как учили. Пляшет мушка, пляшет винтовка, что вы мне винтовку поганую дали, она войны боится, вишь, дрожит в руках. Ты-то успокойся, дурёха, тебе-то ничего не будет…

Отец… узкая спина, в такую хрен попадёшь, вот тебе и больше каши есть надо… похоже, у нас это наследственное, у всех…

Цельсь…

Свистит пуля, снова вжимаюсь в окоп, как червяк, война грёбаная из людей делает червяков…

А… а отец где… неужели упустил, упустил я его, трус паршивый… холодеют руки, тут же становятся горячими-горячими. Вот он, никуда не делся, тоже вжался в землю, сбереги, мать-сыра-земля…