Время освежающего дождя
Шрифт:
«Жизнь Луарсаба в безопасности! Святая дева, защити его!» – мысленно молила Тинатин, продолжая бархатом своих глаз ласкать шаха.
Едва опустился занавес за шахом, Тинатин жадно схватила послание Луарсаба. Она читала дорогие строки, и слезы туманили глаза.
"…Моя любимая, никогда не забываемая царственная сестра. Сколь радостно моему сердцу, что цветешь ты в саду всесильного шах-ин-шаха подобно розе, что «солнце Ирана» благосклонно бросает лучи на счастливый твой день. Твое довольствие подсказывает тебе заботу о недостойном царе Картли… Да будет известно, человек, изменивший своей вере,
Тинатин беззвучно плакала. С таким трудом ей удалось устроить поездку Джафара… План прельстить Луарсаба свободой подсказала она. Видимо, брат понял ее послание, так почему же не воспользоваться охотой? Почему не ускакали? Ведь Баака с ним… Святая дева! Тинатин схватилась за сердце: Тэкле в Гулаби, он не мог оставить ее… «Как жить могу!..» Боже правый, защити и помилуй дитя твое!.. Кто? Кто оберегает царицу?
В смятении Тинатин металась по роскошным покоям… Нет, она многого не знает. Но как оставаться в неведении? Не догадался ли шах? Иначе почему спросил о Тэкле?.. Нет, этого бог не допустит!..
Тинатин накинула легкое покрывало и скользнула в сводчатый проход. Толпа молодых евнухов склонилась перед царственной всесильной Лелу. Но она, не обращая на них внимания, спустилась в сад. За нею никто не посмел следовать, ибо высокая ханум любила гулять одна.
Сначала Тинатин зашла к Сефи. Сын, отбросив чубук кальяна, выбежал навстречу и стал радостно целовать руки лучшей из матерей. Черкешенка засуетилась с дастарханом. Прислужницы неслись с подносами, кувшинчиками, но Тинатин отказалась от угощения, она просто хотела навестить и успокоить любимых. Маленький Сэм, конечно, своенравен. Строгость не помешает: вырастет – благодарить будет, и тихо добавила: «Нужен еще сын, пусть двое растут».
Пообещав завтра гостить у них целый день, Тинатин снова вышла в сад. Обогнув стройные кипарисы, она по извилистой дорожке спустилась к озеру, окаймленному лилиями, задумчиво посмотрела на тихо плывущих лебедей, погладила белый лепесток.
По старшинству посетила трех законных жен и поблагодарила их за внимание к Сэму. Затем незаметно по боковым аллеям приблизилась к домику Гулузар. Оглянувшись, резко рванула юбку и громко позвала слуг.
Выскочила старая служанка; узнав Тинатин, всплеснула руками, бросилась обратно с криком: «Алла! Алла!». Гулузар застыла на пороге.
– Дорогая Гулузар, мне захотелось сорвать спелый кизил, но не всегда наши желания проходят без ущерба. Не найдется ли у тебя иглы?
– Ханум, освети мой дом. Войди благосклонно, как солнце
Трое прислужниц раболепно кланялись, молили, целовали ноги. Тинатин как бы раздумывала, потом улыбнулась той же улыбкой, которой улыбался Луарсаб, пленяя сердца:
– Хорошо, дорогая Гулузар, тем более что я проголодалась. И пока твои прислужницы починят платье, угости меня крепким каве.
Войдя в комнату встреч, Тинатин похвалила вкус наложницы – вышивку, натянутую еще на пяльцах. Гулузар то краснела, то бледнела от счастья. Она уже предвкушала зависть двухсот девяноста девяти наложниц, – ни одну не удостоила своим посещением повелительница.
Улучив минуту, когда рабыни выбежали за новыми кувшинчиками и подносами, Тинатин едва слышно проронила:
– Пошли двух нарвать кизила… вспомнила детство. А третья пусть займется иголкой. Буду гостить у тебя столько времени, сколько понадобится для этой работы.
Тинатин проворно отстегнула золотую пряжку. В своем волнении хасега не заметила, что на Тинатин были не шальвары, как полагалось, а еще одна прозрачная юбка. Выбежав, она приказала Айше и Асме взять самые большие корзины и шепнула:
– Ханум пожелала сочного кизила, смотрите, раньше заката солнца не возвращайтесь. Пусть завтра проклятые хасеги лопнут от зависти, узнав, сколько прогостила у меня любовь шах-ин-шаха.
То же самое она шепнула старухе, благоговейно опустив на ее колени порванную юбку. А каве она подаст сама. И, схватив подносик и серебряный кофейник, поспешила из комнаты.
К восторгу наложницы, ханум выпила две чашки, съела рассыпчатое тесто, погрызла миндаль в меду и, словно случайно, вспомнила о Нестан.
Гулузар встрепенулась: вот чем она еще больше может расположить к себе Лелу.
– О первая ханум Ирана, удостой вниманием княгиню, ее печаль подобна туману осени, слезы ее подобны росинкам на изумрудных листьях.
– Да, добрая Гулузар, милосердие подсказывает повидать княгиню, но приличествует ли мне…
Гулузар принялась горячо убеждать не противиться доброму сердцу.
Как бы колеблясь, Тинатин заметила:
– Не подслушивает ли старуха? Ведь весь гарем будет смеяться над Гулузар – не к ней пришла в гости Лелу, а повидать княгиню…
Но наложница еще сильнее заволновалась: старуха плохо слышит и сидит в самой далекой комнате. А пока будет царственная Лелу беседовать, она, Гулузар, станет на страже у дверей: лишь кто приблизится, она громко засмеется, и княгиня успеет покинуть комнату встреч.
Боясь новых возражений, Гулузар поспешно скрылась за легкой занавеской.
С волнением прислушивалась Тинатин. Наконец шелест шелка – и горячие руки обхватили ее шею.
Задыхаясь, Тинатин шептала: прекрасна ее подруга, еще нежнее стали лепесткам подобные щечки, еще сочнее кизиловые уста. Нестан тоже не уступала в изысканных сравнениях. Обе с упоением вслушивались в грузинские слова. О, как отрадна речь родины! Каждая буква – звук струны чонгури!..
Они говорили и не могли наговориться, целовались и не могли нацеловаться. Плакали девичьими слезами, радуясь детской радостью… А время шло, и его не хватало, как воды в пустыне.