Время освежающего дождя
Шрифт:
О, господи, помилуй раба твоего князя Баака Херхеулидзе".
Караджугай поднялся, Гефезе торопливо подала ему боевую саблю и праздничный джеркеси, она знала, куда идет ее благородный муж.
– Осторожность – спутник мудрости; не подвергай себя гневу шах-ин-шаха…
– Разреши благосклонно сопутствовать тебе, мой прославленный отец, – и Джафар поправил застежку на своей груди.
Караджугай окинул покои тем острым взглядом, каким прощаются с дорогим оазисом перед путешествием в неизвестность.
– Сегодня как раз удобный случай: после второго намаза шах повелел предстать перед его всеобъемлющим умом. Русийские послы домогаются тайного приема. Как всегда, начнут просить за царей Гурджистана… Может, шах-ин-шах обрадуется предлогу и смягчит участь Луарсаба… А тебе, мой Джафар, советую вспомнить обязанности хозяина. Ты, кажется, с гостями вернулся, если меня не обманул мой слух?
Въехав через южную арку на майдан, Караджугай придержал коня. В Давлет-ханэ еще рано, и он повернул к мраморной ограде. Здесь, оставив оруженосцев, он пешком направился к большому четырехугольному бассейну, сбросил сафьяновые сапоги и совершил омовение. Он знал, какой опасности подвергает себя, и решил отдать сегодняшний день на волю аллаха. По ступеням благоговейно поднялся на широкую площадку и через мраморные ворота прошел в любимую мечеть. Его взор никогда не уставал любоваться тяжелыми мраморными колоннами, украшенными позолоченной резьбой, и необычайно высоким сводом, выложенным небесно-голубыми изразцами, расписанными золотом.
Опустившись на коврик, он предался думам.
Всего неделя, как от Али-Баиндура прискакал гонец. Кроме вечных жалоб на своевольство царя Луарсаба, гонец привез шаху Аббасу письмо, посланное царицей Мариам своему царственному сыну. Отбросив без внимания начертанные вопли Али-Баиндура, шах Аббас с удовольствием прочел начертанные вздохи царицы-матери, которая умоляла сына пожалеть ее и покориться милостивой воле шах-ин-шаха. Черными чернилами она описала злодейские дела Саакадзе, не впустившего ее в наследственный удел Багратидов дальше Твалади. Но и в летний тесный дворец она въехала лишь благодаря настойчивой просьбе княгини Хорешани и настоятеля Трифилия, которым не мог отказать ностевский плебей.
Упоминание о Трифилии согнало улыбку с губ шаха. Этот назойливый пастух ангелов не перестает надоедать Московии мольбами заступиться за Луарсаба. Шах искренне пожалел, что не срубил голову проныре в черном саване в дни своего пребывания в Тбилиси. Но пообещал советникам исправить ошибку при новом вторжении… И вот теперь он – покорная тень «льва Ирана», Караджугай-хан – тоже осмеливается предстать с просьбой о Луарсабе.
В мечети было прохладно, вековой покой исходил от молчаливых стен, но молитва не дала успокоения хану. Он встал и вздохнул: у каждого правоверного судьба висит на его собственной шее, и если возможно отвратить ее, то только путем трусости. Караджугай решительно направился к выходу…
В диван-ханэ советники ждали милостивого соизволения переступить порог круглой комнаты «уши шаха». Дежурный хан в третий раз перевернул песочные часы. Зелено-золотой песок медленно пересыпался из одного хрустального шара в другой.
Открыв дверь, Мусаиб предложил ханам затаив дыхание переступить порог, за которым таится величие ума шах-ин-шаха.
Шах Аббас с утра был чем-то рассержен, поэтому он даже не обернулся на осторожные шаги, но в потайное венецианское зеркальце наблюдал за советниками. На коленях его покоилась книга Фирдоуси «Источник мудрости». Не подымая глаз, повелитель Ирана сквозь зубы процедил:
– Уж не с похорон ли явился ко мне Караджугай?
– Хуже, всемилостивейший шах-ин-шах… И если твой раб заслужил благосклонное внимание…
– Говори! – резко ответил шах. – Наверно, узнал о неустойчивости Тебриза?
– Слава аллаху, нет! Мельче рыба бьется у берегов моих забот, – и, точно ринувшись в пекло, Караджугай скороговоркой прочел послание Баака.
Едва дослушав, Аббас в ярости закричал:
– Пошли гонца в Гулаби, пусть верный Али-Баиндур самолично сбросит в грязь глупую голову князя. Не следует оставлять лишнюю тяжесть на плечах этой сторожевой собаки.
Караджугай снял с себя саблю, которой столько лет одерживал шаху победу, положил у ног шаха и пригнул голову. Ханы замерли. Бесстрашный Эреб-хан зажмурил глаза, ему почудилась на ковре дымящаяся кровь.
Аббас перебирал страницы Фирдоуси: «Караджугай не перенесет позора. Ведь князь Херхеулидзе доверил ему свою жизнь и судьбу царя, ибо Луарсаб тоже не перенесет гибели преданного князя».
– Да будет тебе известно, Караджугай, эту саблю я вручил моему полководцу для истребления врагов, а не самого себя. Ты ничего мне не говорил – я ничего не слышал.
– Аллах да ниспошлет великому из великих, милосердному из милосердных шаху Аббасу успех во всех его желаниях! – прочувствованно сказал Караджугай. – Я же, покорный спутник «солнца Ирана», самовольно направлю гонца в Гулаби. Пусть князь присоединится к настойчивой мольбе царицы Мариам.
– Кто привез тебе это послание? – спросил шах.
– Джафар уверяет: шайтан в образе дервиша, ибо, бросив послание, растворился он, подобно дыму в небе.
– Вели дать по двадцать пять палок твоим слугам, дабы в другой раз смотрели бы в землю, а небо обойдется и без их созерцания. Также прикажи изловить грузина. Нет сомнения – дервиш никто иной, как слуга князя.
– Твои уста изрекают истину, шах-ин-шах.
Шах Аббас отложил в сторону книгу:
– Если об этом все – пусть аллах направит мысли на важное.
Ханы поспешили опуститься на ковровые подушки.
Шаха Аббаса беспокоило брожение в провинциях. Разгром войск Карчи-хана пал тенью на властелина правоверных. Турки уже замышляют, как при шахе Тахмаспе, захватить Гилян. Алчные взоры узбеков снова обращены на Хорасан, и придется напомнить, как еще молодым шах Аббас распластал их у стен Герата. Юсуф-хан, недавно прибывший из Ленкорани, разгрузил целый караван неприятностей. Не только ханы-правители, но и купцы – даже мелкие! – недовольны ослаблением охраны границ. В Астара открыто говорят: «Шах-ин-шах, да живет он вечно, – так предусмотрительно добавил от себя Юсуф-хан, – пренебрег безопасностью Ленкорани. Лучшее войско снял с крепостей, не оставив заслон для защиты к Гурджистану близстоящих Нахичевани, Маранда, Ардебиля и Астары». Нарастала тревога и в отдаленных Луристане и Белуджистане. Напрасно муллы кричали в мечетях, что поражением на черной земле Марткоби шах обязан неусердию персиян в молитвах, обжорству лавочников и цирюльников и бездельничеству майданных зевак, мозолящих глаза аллаху. Предоставив муллам надрывать горло, сам шах в тишине исфаханских ночей обдумывал другой способ отвести опасность от Ленкорани, доступ к которой из внутреннего Ирана преграждают обширные болота. В случае наступательных действий Саакадзе Ленкорань, близко отстоящая от Карабахского и Ширванского ханств, может подвергнуться удару картлийских войск.
Искандер Монши, придворный летописец шаха Аббаса, едва успевал записывать повеления: согнать к Ленкорани тысячу тысяч амкаров, уведенных из Кахети, тысячу тысяч каменщиков и рабов. Пусть на ослах, повозках и верблюдах свозят в Ленкорань песок, камень и кустарник. День и ночь должны работать пригнанные. Через два месяца удобная дорога протянется от Ленкорани до Исфаханских ворот. Эта дорога приблизит Ленкорань к внутреннему Ирану и сделает опасным нападение на рубежи Ирана не только для картлийцев, но и для османов.