Время перемен. Лабиринт Безумия
Шрифт:
Эльф беззвучно взвыл, едва за голову не схватившись, но она сделала вид, что не услышала и не поняла причину его искреннего отчаяния. Только поморщилась слегка, да тяжело вздохнула. А потом вдруг отпихнула от себя его родовые клинки, присела на коленки совсем рядом и, приподняв его горящее лицо, неслышно шепнула:
— Я сержусь из-за того, что ты так и не понял, остроухий: не только я тогда кого-то укусила. И не только я хлебнула по неосторожности чужой кровушки. Тогда, на Тропе, у самого выхода. Теперь тебе ясно? Или надо все разжевывать до конца? Неужели ты до сих пор не увидел очевидного? Неужели я впервые в тебе ошиблась, а? Неужели ты НАСТОЛЬКО слеп, что я сижу тут и уже просто не знаю, КАК сказать, что мы давно связаны?!! Вместе, словно одно целое! И… и я совсем не против!!!
Таррэн оторопело застыл и с холодеющим сердцем уставился в бездонные голубые глаза, в которых плескалась
Гм, действительно помогло, но совсем не так, как он когда-то считал!
Эльф резко вскинул голову, неожиданно осознав, что действительно чувствовал ее все это время, безошибочно находил и откуда-то знал, как ее отыскать даже в гуще Проклятого Леса. Что следовал за ней по пятам, сам не понимая, зачем и для чего его тянет куда-то. Что мудрое сердце все время пыталось сказать, открыть глаза на эту простую истину, но он не хотел видеть. Не желал слушать настойчивый шепоток внутреннего голоса. Гнал его прочь, не желая разобраться в причинах. И упорно старался не замечать тот простой факт, что внезапно начал понимать ее сам, гораздо лучше, чем кто бы то ни было. В том числе Урантар, все Гончие, вместе взятые, и даже погибший Сар’ра! Просто потому, что завязавшиеся между ними в тот день узы были ДВУСТОРОННИМИ!! С самого начала!! Что она тоже оказалась с ним связана прочнее, чем с любым иным существом! Сама отлично поняла, что случилось, но, не желая рисковать и открываться, до сих пор молчала. Боялась стать для него уязвимой и того, что ушастый нелюдь сумеет воспользоваться своим преимуществом. А потому творила все, чтобы заставить его и дальше пребывать в полном неведении. Бесила, злила, доводила до бешенства и отлично справилась! Она вынудила его забыть тот миг краткого Единения. Сумела оставить себе одну крохотную связующую ниточку, вела его за самый кончик долгие дни, испытующе посматривала, следила каждый день и каждый час, а сама оставалась недоступной, как раньше.
Но теперь почему-то передумала.
Таррэн медленно протянул руку и осторожно коснулся пальцами ее щеки. Невольно задержал дыхание, когда по жилам пронесся знакомый Огонь, слегка напрягся, подметив сорвавшиеся с ладоней алые искры, но Белка не отстранилась и не испугалась. Казалось, обжигающей магии даже не заметила. Только тихонько вздохнула и странно взглянула — долгим, непонятным, пристальным взглядом, от которого у него знакомо екнуло сердце. Но было в этом взгляде что-то такое, отчего Таррэн неожиданно решился: отчаянно рискуя, осторожно посмотрел внутренним зрением. Сперва на нее, затем на себя. И мгновенно увидел то, о чем она пыталась сейчас сказать — тонкие, полупрозрачные, почти незаметные ниточки истинного Единения, протянувшиеся между ними в обе стороны. Те самые узы, которые связали их несколько недель назад. Прочные кровные узы, половина которых была активна и слегка напряжена, а вторая часть… была до сих пор не востребована.
И Белка уже устала ждать, когда он прозреет.
Эльф бережно подобрал мягкую ленточку и неверяще сжал, теряясь в догадках и не смея даже надеяться. Но когда по ней вдруг хлынули чужие эмоции и старательно укрываемые чувства, вздрогнул всем телом и пораженно уставился на разом смутившуюся Гончую. Она ничего не скрывала, не прятала больше и не пыталась ввести его в заблуждение. Все было просто и открыто, как никогда. Так, как она никогда не позволяла себе прежде. Ни с кем, нигде, ни один миг. А теперь с легкостью признавалась, что действительно читала его каждый день. Действительно слушала и беззвучно комментировала все, что удалось узнать. Действительно чувствовала его все это время и даже сперва порывалась использовать. Целый план уже придумала, который собиралась осуществить, едва необходимость в тайне исчезнет! А потом услышала то, что не следовало, и… задумалась.
«Лучшего друга следует знать хорошо, а врага — как себя самого», — сказал когда-то славный король Миррд, вернувшись из того, самого первого Похода, и Белка была с ним полностью согласна. Ради этого она рискнула приблизиться к ненавистному Темному так близко, как никогда раньше. Ради этого же не стала обрывать нечаянно образовавшиеся узы, хотя могла бы. Ради этого терпеливо выслушивала его смятенные мысли, присматривалась и даже принюхивалась. А затем, раз за разом не находя сходства между братьями, впадала во все большее недоумение. Разумеется, она знала о заключенной в их перстнях силе. Знала, что только с его помощью Таррэн мог избежать действия рун Подчинения. Отлично понимала, что он был чуть не единственным в целом свете, кто мог безбоязненно ее коснуться, кто мог претендовать на ее благосклонность без страха превратиться в послушную марионетку; знала, что Талларен специально изменил ее таким образом — для себя, для своих планов, и теперь ее рок быть предназначенной именно Темному. Такому же, как несостоявшийся Владыка Темного Леса. Как его сыновья-маги. Оба. Темные эльфы. Их всего только трое и было — тех, кто способен противостоять ее чарам: сам Талларен Илле Л'аэртэ, его отец и младший брат, которого вот уже два века считали пропавшим без вести. Но одного она убила двадцать лет назад, второго не желала видеть по определению, а третий… третий оказался под самым боком, но его нельзя было и пальцем тронуть.
И это приводило ее в бешенство. Это сводило с ума, несказанно злило и вынуждало рычать даже тогда, когда видимой причины на то не было. Это заставляло держаться от него на расстоянии, не смотря даже на соблазн использовать ТЕ САМЫЕ руны и вынудить его подчиниться. Но сперва она была слишком взбешена для этого, а потом… потом просто не смогла. И когда появилась крохотная возможность исполнить страшную месть, почему-то не сделала этого — заставила остроухого отвернуться. Конечно, грубо, жестоко, но зато правдоподобно. А если и вынудила его тогда издать полубезумный вопль, то лишь для того, чтобы Танарис поверил в жуткую смерть ненавистного врага. А потом, пока оглушенный эльф приходил себя, она безжалостно перерубила проклятую эльфийскую розу, что так мучила его и резала кожу по-живому, с закушенной губой сорвала с истерзанной груди ненавистные плети и с яростью отбросила прочь. Те самые плети, от одного вида которых слезы наворачивались на глаза, да, слава богам, их она тогда сумела скрыть, хоть и слышала его боль до самого последнего мига. А еще — отчаянно за него боялась, безумно страшилась потерять. И все те долгие минуты, что умело отвлекала внимание Танариса, неистово молилась про себя, чтобы наглый ушастый нелюдь… ЕЕ верный, преданный, но измученный до предела нелюдь… чтобы он все-таки услышал, как-нибудь выжил и успел поправиться до того, как она сама истечет кровью. Просто хотела дождаться и хотя бы еще один раз взглянуть на непонятливого остроухого, который неожиданно стал ей так дорог.
Таррэн ошеломленно выдохнул и открыл глаза, но она и сейчас не опустила взгляда. А смотрела все с той же печалью, будто не знала, чего теперь от него ждать. Все было сделано для того, чтобы он понял. Многое сказано, еще больше показано, о чем-то она стыдливо умолчала, потому что действительно была не слишком готова для таких кардинальных перемен. Не знала, что будет с ними дальше. Отчаянно сомневалась, что поступила правильно, но, не устояв перед его неоправданной откровенностью, все же решилась на настоящее безумие.
И теперь совсем не понимала, что делать.
Эльф слабо улыбнулся, хорошо чувствуя ее переменчивое настроение. Ее страх, подспудное ощущение совершенной и наверняка страшной ошибки, даже ее стремительно растущее желание вскочить и рявкнуть: «пошел вон!!», чтобы избавиться от смущения и непривычных сомнений, которые маленькой Гончей были совсем не свойственны. Он вдруг медленно поднялся, вернулся к дверям, отлично зная, что она в этот момент до крови прикусила губу. Так же медленно закрыл распахнутые створки, задвинул тяжелый засов и бесшумно вернулся. После чего скинул с плеч надоевший плащ, осторожно опустился на прежнее место, бережно приподнял ее бледное лицо кончиками пальцев, и, чувствуя, как меняется мир, неслышно выдохнул:
— Я… люблю тебя, малыш. Давно, очень сильно. Действительно люблю, это правда. Мне больше никто не нужен, и я никого не хочу видеть рядом. Только тебя. Только ты мне нужна. И только тебя я искал все это время. Моя пара…
— Я знаю, — слабо улыбнулась она, неотрывно смотря прямо в зеленые глаза, в которых снова бушевал неистовый Огонь. Но он больше не обжигал, как на Заставе, не ранил и не причинял неудобства. Он только грел и заставлял жмуриться от этого мягкого тепла, как сытую кошку возле зажженного ненастной ночью камина. — Я давно это знаю, глупый.