Время побежденных
Шрифт:
— Что ты натворил, безумец! — Моралес подскочил к инженеру и стал трясти его за плечо. — Сделай хоть что-нибудь! Прерви процесс! Мы же все взлетим на воздух!
Рэдклифф огляделся. Почему Моралес так на него кричит? И почему они вновь оказались в Центре управления? И что показывают приборы?
О Боже, что на приборах!
Отшвырнув руку Моралеса, он в лихорадочном темпе попытался остановить запуск.
Но было поздно.
Глубоко под землей в своей смертоносной колыбели начали сближаться урановые полушария.
Взрыв потряс воздух — взрыв и огненный смерч, сметающий все живое на сотни километров окрест…
За какой-то миг испарилась, распалась на радиоактивные атомы последняя надежда человечества. Миллионы людей по всему миру ощутили этот взрыв — землетрясение, страшный, чудовищный толчок, разрушивший и хрупкие башни небоскребов, и крепкие, сработанные на века дворцы во многих городах Земли, а потом и увидели зловещее зарево, охватившее полнеба…
Началась новая эра человеческой истории — горькая эра.
ЧАСТЬ 1
ПОЛНОЧЬ
25 октября 2128 года
2 часа ночи
…Мрак и ярость… Неведомая черная тень надвинулась на меня. Я отчаянно пытался бороться, но мой противник ледяной рукой сдавил мне горло — я едва мог дышать. Наконец, после немыслимого усилия, мне удалось вырваться, и я потянулся к кобуре — но она была пуста. А он усмехался — я не столько видел, сколько чувствовал зловещую усмешку на его лице, вернее, зловещий оскал… Задыхаясь, в последнем усилии я отбросил от себя тяжелое тело и размахнулся, целясь в ненавистную морду… но пальцы прошли сквозь нее, как сквозь туман… что-то донеслось извне — какой-то посторонний звук, странно знакомый во всем этом кошмаре… Он мешал мне сосредоточиться, назойливо напоминал о чем-то…
Я очнулся.
Телефон все продолжал надрываться в кромешной тьме. В который раз я привычно проклял себя за то, что поленился переставить его поближе к постели. Ругаясь, я опустил ноги на холодный пол, и острый каблук дамской туфельки впился мне в босую пятку. Как, черт подери, зовут эту девицу? Тина? Таня? Все из головы вылетело.
Ну и набрался же я вчера вечером!
Прихрамывая, я добрел до аппарата, ощупью нашел телефон на столике и снял трубку.
За окном тьма египетская. Который час, интересно? И кому это неймется посреди ночи?
Тем не менее я, должно быть, подсознательно уже был готов к тому, что голос в телефонной трубке принадлежит не какому-нибудь идиоту-шутнику, а моему шефу — человеку семейному, положительному и серьезному до тошноты.
— Олаф?
— Он самый, босс, — уныло отозвался я.
Черт, до чего же башка трещит!
— Так, значит, ты еще способен связно разговаривать? А Карс уверял меня, что ты вчера…
— Босс, — сказал я, — Карс хоть и свой парень, ни черта не понимает в человеческой физиологии. Он решил, что раз я вчера вечером перебрал, то вырублюсь по крайней мере на неделю. Трепаться ему нужно поменьше… Вот увижу его, разберусь.
— Для этого тебе придется прийти в контору, — усмехнулся Антон.
С меня слетели последние остатки сна. Я насторожился.
— Он что, уже у вас?
— Вот именно.
Тут я понял, что дело плохо. Вообще-то это неудивительно. Наш отдел на то и существует, чтобы трепать своим сотрудникам нервы, а уж если доблестный добропорядочный Антон Стаковски звонит посреди ночи своему крайне беспутному, но весьма талантливому подчиненному, то подчиненный этот ему скорее всего нужен не для того, чтобы совместно распить бутылочку в тиши уютного начальственного кабинета.
— Сейчас буду, — ответил я, прекращая дальнейшие расспросы. У нас это не принято.
И ощупью стал натягивать джинсы. Чтобы найти и пристегнуть кобуру мне тоже не понадобился свет — это я мог сделать даже с закрытыми глазами.
Девицу эту — Тину или Таню — я будить не стал. Надеюсь, у нее хватит ума захлопнуть дверь, когда будет выметаться отсюда. На то, что она приберет развал, оставшийся после вчерашнего, я не особо рассчитывал. Тут уж одно из двух — либо секс-бомба, либо хозяйственная клуша. Эта была секс-бомба.
Все еще ежась от ночного холода, я вывел из гаража свой «Пежо». От Аллегаттен, где я снимал квартиру, — крохотной улочки, на которой не было ничего, кроме двухэтажных гостиниц да частных домиков, и никто не тревожил ночного покоя даже в наше смутное время, — до Парквейн, где разместилась наша контора, можно было дойти пешком за пару минут, но я рассудил, что, может, вызовом в контору ночное происшествие не ограничится и скорее всего придется пилить еще куда-нибудь. Контора, понятное дело, располагала своим автомобильным парком — по-моему, на данный момент не было в мире организации, которая бы снабжалась всякой техникой лучше, чем мы, — но я притерпелся к своей лошадке.
Въезд на Парквейн был перегорожен шлагбаумом — весь квартал занимали муниципальные службы, но на самом деле охранялось только здание комитета: то ли мы отгораживались от добропорядочных граждан, то ли они от нас — чем не чумной карантин, ей-Богу! Патрульный шагнул к машине и направил фонарик мне в лицо. Я зажмурился от ослепительного света. В ночном патруле сегодня стоял кадар. Почти все кадары кучковались в нашей конторе и еще в десятках таких же контор, разбросанных по всему земному шару. Не то чтобы они избегали людей — земляне к ним притерпелись, и даже те из нас, кто никогда сам лицом к лицу не сталкивался ни с одним кадаром, чуть не ежедневно имели сомнительное счастье лицезреть их по телевизору. Но по-настоящему врасти в земную жизнь кадары не смогли, как ни старались, как ни учили языки и обычаи. Того и гляди ляпнут что-нибудь не то или ненароком сотворят что-нибудь этакое — растаскивай потом драки в барах, где пьяные мужики впятером лезут на одного кадара, а тот только отмахивается от них и глазами хлопает… Правда, нужно отдать им должное, отмахиваются они здорово — видно, их там, на инструктаже, не только языкам учат, и, где у нас, у землян, самые уязвимые точки, им ох как известно…
В общем, я решил, что любоваться моей рожей патрульному надоело, и полез за пропуском. Кадары почти все для меня на одно лицо, я узнаю только своих: Карса, например, да еще пару-другую, а значит, и все земляне скорее всего, с точки зрения ка- даров, походят друг на друга. На всякий случай я сказал:
— Привет, красавчик.
Что было неправдой. Уж кем-кем, а красавчиком он не был. Да и никто из них.
Он официально произнес:
— Инспектор Матиссен?
Выговор у него был странноватый — видно, из новеньких.