Время прощаться
Шрифт:
Мы спотыкались и падали, спотыкались и падали. И вдруг я замерла.
На земле лежало окровавленное тельце Дженны.
Когда сердце бьется, раздается противный, резкий звук. И наваливается боль, целый водопад боли.
— Каково это — потерять дочь?
Ярость охватила меня, пронзила тело. Я вскочила и бросилась на Невви.
—
Невви была сильнее меня, она боролась за жизнь. Я — за смерть своей дочери. А потом мы упали в старую канаву. Я попыталась ухватиться за Невви, но перед глазами потемнело…
Дальше я не помню, хотя, Богу известно, каждый день все эти десять лет я старалась вспомнить.
Когда я очнулась, на улице было еще темно. Голова раскалывалась. Лицо и затылок были в крови. Я выползла из канавы, куда свалилась, но голова кружилась, подняться я не могла, поэтому продолжала стоять на четвереньках.
На меня безжизненными глазами таращилась Невви. У нее был размозжен череп.
А тельце моей дочери исчезло.
— Нет! — заплакала я, пятясь назад, качая головой и стараясь не смотреть на место, где раньше лежала Дженна.
Потом с трудом поднялась и побежала. Я бежала потому, что уже дважды потеряла дочь. Бежала потому, что не помнила, как убила Невви Рул. Бежала, пока мир не перевернулся с ног на голову.
Очнулась я уже в больнице.
— О том, что Невви мертва, а Дженна пропала, мне сообщила медсестра, — рассказываю я Серенити, которая сидит на вращающемся стуле, а я на краешке кровати. — Я не знала, что делать. Я видела тельце дочери, но не могла никому рассказать об этом, потому что тогда полиция узнала бы, что я убила Невви, и меня бы арестовали. Я решила, что, может быть, Гидеон нашел Дженну и забрал ее, но тогда он тоже увидел бы, что я убила Невви, — я не знала, вызвал он уже полицию или нет.
— Вы ее не убивали, — уверяет меня Серенити. — Ее затоптал слон.
— Уже после.
— Она могла упасть, как и вы, и удариться головой. И даже если в ее смерти виноваты вы, полиция бы поняла.
— Пока они не узнали бы, что я спала с Гидеоном. А если об этом умолчать, можно вообще все скрыть. — Я опускаю глаза. — Я запаниковала. Глупо было убегать, но я убежала. Хотела, чтобы в голове прояснилось, хотелось решить, что делать дальше. Теперь я вижу, какой была эгоисткой и чем пришлось за это заплатить: ребенком, Гидеоном, Томасом, заповедником, Дженной.
— Мама?
Я смотрю в зеркало, висящее позади стола, за спиной у Серенити, и
— Это я, — говорит она.
Я сижу, затаив дыхание.
— Дженна?
Ее лицо озаряет торжествующая улыбка.
— Я знала. Я знала, что ты жива.
Этих слов оказывается достаточно, чтобы я призналась, от чего бежала десять лет назад. Почему вообще сбежала.
— А я знала, что тебе уже нет в живых, — шепчу я.
— Почему ты уехала?
На глаза наворачиваются слезы.
— Той ночью, когда я увидела тебя на земле, увидела… Я сразу поняла, что потеряла тебя навсегда. В противном случае я никогда бы не уехала. Я бы изо всех сил пыталась тебя найти. Но было слишком поздно. Я не могла тебя спасти, поэтому попыталась спасти себя.
— Я подумала, что ты меня не любишь.
— Я любила тебя, — выдыхаю я. — Сильно, сильно. Но не очень умело.
Изображение проявляется. Я вижу футболку. Крошечные золотые сережки в ушах.
Я разворачиваю стул таким образом, чтобы Серенити тоже смотрела в зеркало.
У нее широкий лоб и острый подбородок, как у Томаса. Веснушки, которые стали моим бичом в колледже Вассара. Глаза такого же цвета и формы, как у меня.
Она выросла красавицей.
— Мама, — говорит она, — ты любила меня так, как надо. Ты держала меня здесь, чтобы я смогла тебя найти.
Неужели все настолько просто? Неужели любовь — не широкие жесты и не пустые клятвы, не обещания, которые легко нарушить, а свидетельство прощения? Череда крошек-воспоминаний, которые должны привести тебя к тому, кто ждет?
— Ты ни в чем не виновата.
И тут я не выдерживаю. Не думаю, пока она не произнесла эти слова, что понимала, насколько мне важно их услышать.
— Я смогу тебя дождаться, — говорит девочка.
Я встречаюсь с ней взглядом в зеркале.
— Нет, — отвечаю я, — ты достаточно долго ждала. Я люблю тебя, Дженна. Всегда любила и буду любить. Если кого-то оставляешь, это не значит, что отпускаешь его навсегда. Ты, даже когда меня не видела, в глубине души знала, что я все еще рядом. И если я не буду видеть тебя, — мой голос ломается, — все равно буду знать, что ты со мной.
Произнеся эти слова, я больше не вижу лица дочери — только наши с Серенити отражения. Она выглядит изумленной, опустошенной.
Но Серенити смотрит не на меня. Она не сводит глаз с удаляющейся точки в зеркале. Это Дженна — долговязый, угловатый подросток с торчащими локтями и коленями, каким она никогда уже не станет. Она становится все меньше и меньше. И я понимаю, что она уходит не от меня, а направляется к кому-то.
Я не узнаю' мужчину, который ее ждет. У него очень короткая стрижка, он одет в голубую фланелевую рубашку. Это не Гидеон, раньше я этого мужчину не встречала. Он приветственно поднимает руку, Дженна радостно машет в ответ.