Время Сигизмунда
Шрифт:
У некоторых свисали с пояса деревянные чернильницы, у других из-под полы светилась концом обитых ножен сабелька; те несли можжевеловые и терновые палки, другие отличались более ясной епанчой либо цветным незаконным плащиком.
На многих их платьях пёстро светились заплатки разного цвета; но должны простить бедноте это необходимое украшение. На бледных, румяных, полных, худых, обветренных и белых лицах мальчикой светилась исполненная энергии юношеская радость. Губы смеялись, глаза искрились. Они бежали, толкаясь, цепляясь друг за друга, гоняясь, вызывая и частыми драками пытаясь сделать шествие приятным.
Ещё
Это был день, праздничный для жаков, традиционный, день Святого Гавла, день петушиного боя и весёлой забавы.
Впереди несли огромного петуха, не облезлого, как в Англии, для боя, но во всех замечательных перьях, с блестящим хвостом, с заострённым клювом и глазами сверху, ноги его были связаны разноцветными лентами. За этим королём петухов следовали петухи разной масти и возраста, тучные и худые, большие и маленькие, которых несли жаки. Жаки дразнили их по дороге, взаимно поворачивали друг к другу и бросали вызов.
Специально накормленные травой, называемой Волосиками Божьей Матерью, эти птицы были как в каком-то опьянении, в раздражении; кудахтали друг на друга и рвались одна на другую.
Жаки сдерживали этот несвоевременный порыв к битве, восклицая:
– Подождите, паны рыцари, подожите немного, сейчас будем на месте и кровь потечёт!
А тем временем песнь петушиной войны весело звучала…
На рынке находилась гостиница «Под петухом», хозяин которой издавна имел привилегию предоставления на этот день поля битвы и бесплатную снедь жакам. За это толпа любопытных, собирающаяся всегда поглядеть на отряды поединщиков в своём роде, вознаграждала ему и хлопоты, и расходы. Вспомнив об этом дне, уже сейчас собрались мещане, праздная толпа, даже придворные больших панов и более бедная шляхта, чтобы поглядеть особенную битву. Улица перед домом была полна народа, двор гостиницы и избы набиты, окна пестрили вытянутыми на сцену головами.
Жаки с громкой песней повернули к гостинице, на пороге которой стоял уже ожидающий их хозяин, уже вошли, теснясь, во двор. За ними с гамом двинулась толпа, набиваясь, толкаясь и ругаясь.
Поле битвы – двор, окружён был с четырёх сторон стенами, галереями, занятыми любопытными разного пола и возраста, а в обоих открытых настежь воротах теснились кучки населения, которого были видны только головы над головами. На посыпанном песком дворе расположились жаки, оставляя между собой небольшое свободное пространство для петушиного боя. Старший, которого мы видели депозитором беанов, сначала развязал ленты своего петуха и, поддерживая руками, поставил его на землю.
– К бою! К бою! – воскликнули жаки. – Белый против жёлтого.
Какой-то жачек вышел с белым петухом напротив.
– Кто-нибудь что-нибудь ставит на моего? – отозвался старший.
Ибо были в обычаи заклады, а победитель обычно отдавал владельцу петуха или всю, или значительную часть выигранной ставки.
Между зрителями поднялся гам, несколько рук протиснулись вверх, несколько голосов выкрикнули:
– Ближе, паны которые ставят.
Но в давке трудно было приблизиться. Наконец, когда деньги были сложены с обеих сторон на приготовленную шапку старшего жачей гвардии, двух петухов поставили напротив друг друга.
Оба уже были раздражены, накормлены острым кормом, опьянены и непримеримы.
Большой златопёрый петух, почуяв себя свободным, стал суровым, взмахнул крыльями и сразу пустился, опустив голову, как баран, когда хочет боднуть другого барана. Белый, напротив, поднял шею и запел.
Все посмеялись над белым, особенно, что на голос его пения, все петухи, что там были, начали петь разными голосами. Белый тем временем, заранее уже пропевший победу и увидев перед собой борца, готового к бою, подскочил, вытянул шею, вытаращил глаза, перья его взъерошились, он взмахнув крыльями и клюнул неприятеля в голову.
Золотистый соперник не ожидал такой дерзкой зацепки, и вместе с тем опьянённый, поднял голову вверх, когда, между тем, белый, снова замахнувшись, подскочил, тот клюнул его около шеи. Дольше уже золотистому терпения не хватило, налетел со всей силой на слабого противника, словно хотел его задушить и уничтожить. Белый, взъерошившись, начал отступать с открытым клювом, на каждый удар отвечая ударом. Золотистый неотступно его преследовал и, приперев к ногам хозяина, наскочил на него. Белый в эти минуты поднялся вверх, полетел, яростно сел на спину золотистому врагу и начал безжалостно стучать ему по голове острым клювом, колотя по бокам крыльями. Напрасно золотистый трепыхался, желая освободиться от неприятного объятия, крутил шеей, выварачивался, бегал по кругу – ничего не помогло. Гребень покрылся кровью, один глаз повис, выбитый. Белый, уставший, соскочил на землю и встал, готовый к поединку с золотым. Но золотой уже как пьяный; в результате ран в лоб и выклеванного глаза, он зашатался. Не много стоила победа маленькому вояке, который его добил, перевернув гиганта, топча ногами брюхо и угрожая голове и глазам.
Битва была окончена, петухов разняли, закладывающие без ссоры вынули половину ставки из шапки, другую оставляя хозяину белого вояки.
После первого поединка наступил второй и третий, и четвёртый, с всё возрастающим шумом, увеличивающимися ставками и более шумным весёльем жаков.
Среди других стоял в отдалении знакомый нам сирота Мацек, Мацек Сковронок, опёршись на руку, глазами правдиво следя за битвой, но мыслью, видимо, был где-то в другом месте. Среди общего веселья товарищей одно его лицо было грустным.
Посередине толпы зрителей раз и другой вылезала голова шляхтича в шарачковом капоте, которого мы видели перед костёлом, дающего Мацку милостыню. Казалось, он кого-то ищет в толпе неспокойными глазами, с волнением покачивая головой. Наконец он разглядел Мацка и стал медленно через собравшихся приближаться к нему.
С другой стороны кампсор Хахнгольд также поглядывал на Мацка, и если бы не то, что боялся пробиваться через стиснутых мещан, было видно, как хотел тоже к нему приблизиться, так как сверлил его глазами и беспокойно крутился.