Время соборов. Искусство и общество 980-1420 годов

Дюби Жорж

...Всё в мире неизменный

Связует строй; своим обличьем он

Подобье Бога придает вселенной.

Для высших тварей в нем отображен

След вечной Силы, крайней той вершины,

Которой служит сказанный закон.

И этот строй объемлет, всеединый,

Все естества, что по своим судьбам —

Вблизи или вдали от их причины.

Они плывут к различным берегам

Великим морем бытия, стремимы

Своим позывом, что ведет их сам [127] .

127

Цит. по: Данте. Божественная комедия. Рай. I. 103—113.

Художник должен был теперь стремиться к тому, чтобы передать всю полноту изображаемого явления: «Отсеченное от совершенства творения отсечено от совершенства самого Господа» (святой Фома Аквинский).

К этому совершенству стремятся законы природы. Но достичь его было бы трудно, если бы человек не ускорил их развитие, устраняя все, что мешает свободному течению природных ритмов. Такова его роль, именно для этого Господь наделил его разумом. Человек готики,

как и человек романского периода, жил в центре Вселенной. Он был связан с ней «взаимными соответствиями». Постоянно чувствовал ее воздействие на телесную оболочку, в которую был заключен. Стихии определяли его настроение. От движения звезд зависело течение его жизни. Но он уже не так подавлен Вселенной, как романский человек, не так пассивен. Вознеся человека на вершину материального мира, на верхнюю ступень иерархии видимой вселенной, Верховный Художник призвал его разделить с Ним труд. Создавая человека, Он определил ему активную роль в творении. Порыв, заставлявший идти вперед, уничтожая пустоши, луга, поля, виноградники, расширять городские предместья, порыв, подчиняясь которому купцы отправлялись на ярмарку, рыцари в бой, а францисканцы на завоевание душ, эта деятельная радость, наполнявшая новое время, — всё это передано в богословии соборов. Творение не завершено. Делами своих рук человек принимает в нем участие. Таким образом, была реабилитирована не только материя, но и ручной труд. Парижские и оксфордские магистры осудили пренебрежительное отношение к труду, которое исповедовала аристократия времени застоя и которое было принято в Клюни и даже в Сито. Совершенные катары отказывались прикладывать малейшее физическое усилие, которое могло бы пойти на пользу материальному миру, тогда как все ломбардские гумилиаты, «братцы» святого Франциска, трудились в поте лица. Они изменили мир и в меру своих сил способствовали продолжавшемуся сотворению вселенной, подобно неграмотным труженикам, которые направляли течение водных потоков в новые русла и вырубали колючие заросли, расчищая места для будущих полей. В новых пособиях для исповедников был оправдан любой род занятий, в основе которого лежал труд, и моралисты предприняли попытку узаконить получение прибыли. Изображения совершавшихся в течение года сельских работ, расположенные в городских церквах у входа, обрели истинное значение с наступлением экономического подъема в XIII веке. Принося витраж в дар собору, главы цеховых корпораций желали, чтобы на нем как можно подробнее были изображены разнообразные профессиональные приемы, использовавшиеся в их ремесле. В самом соборе нашла место хвала торжествующему труду.

Итак, на подъеме творческого процесса в иконографии соборов утвердилась фигура человека. Готический человек представлял собой особый тип. Лицо его не было изможденным ликом аскета, исчезли надутые щеки прелатов, страдавших от мочекаменной болезни и умиравших от апоплексии. Оно не было подвержено изменениям, которые накладывали возраст, работа или удовольствия. В соответствии с замыслом Божиим такой человек рождается взрослым, на пике жизни, куда его вознесет возмужание и откуда старость его низвергнет. Он кажется братом Богу-Гончару, который под сводами Шартрского собора лепил человека из глины. Исказить человеческое тело чрезмерным реализмом или же, подобно романским миниатюристам, сжать его, подчинив размерам рамки, означало умалить совершенство Господа. Это было святотатством. Рациональная гармония, присоединяющая человека к творению, должна была проявиться и в его изображении, так как она управляла его специфическими формами. Рост, лица Адама и Евы в Бамберге вписываются в совершенные геометрические пропорции. Это спасенные люди, призванные воскреснуть во славе, омытые от всякого греха. Лучи света Божия уже озарили их, ведя к радости. На их просветленных лицах едва заметна ангельская улыбка.

Готический человек был личностью. В Реймсе среди святых, апостолов, рядом с Богоматерью, недалеко от похожего на нее Христа, в совершенном смирении предстает служанка из сцены Сретения Господня. Появляется свободный человек, отвечающий за свои поступки. Появляется совесть. Христианин XII века, привыкавший к ежегодной исповеди, к вопросам, обращенным к себе самому, к обнаружению причин, побуждавших искать корни ошибок, упражняется в самоанализе, о котором говорил Абеляр. Теперь учителя школ помещают на фасадах не некие абстрактные фигуры мужчин и женщин, но изображения зрелого человека, свободного от слепых порывов, владеющего собой. Он омыт любовью, которая так же, как и разум, позволяет достичь просветления. Поэтому губы его дрожат, а глаза, посредством которых происходит общение и возможен обмен любой информацией, открыто взирают на мир. Через глаза приходит божественное озарение в сердце, где раздувается огонь милосердия. Взгляд становится живым. Наконец, взгляд, приобретающий основное значение в наполненных светом богословских метафорах, заставляет человека готики стать символом судьбы. Существо рождается и умирает, грешит, проживает столько, сколько отмерено звездами. Теперь мысль богословов стремится вырвать человека из-под влияния предопределенности, случайных изменений, происходящих в подлунном мире, освободить от действия разрушительных сил и видит его жизнь движущейся в едином ритме небесного времени, в согласии со своим предвечным образцом. Как Христос, вочеловечившийся, чтобы изменить ход человеческой истории, но бывший прежде Авраама, существовавший и царствовавший во веки веков.

*

Категория времени действительно исчезла в мистическом круговороте, который в богословии Дионисия Ареопагита управляет движением творения по двум разнонаправленным осям. Это милосердие, которое изливает Господь на свои создания, и любовь, которой они Ему отвечают. Святой Фома Аквинский говорит:

Мудрость и великодушие Господа изливаются на Его творения, но этот процесс может быть рассмотрен также и как причина возвращения к высшей цели (это выражается в дарах, которые единственно приближают нас к Богу) — всё освящающей милости и славе. В эманации живых существ, действующих в соответствии с первым принципом, есть некое движение или дыхание, возникающее из-за того, что все существа возвращаются к своей первопричине как к источнику, откуда они произошли. Следует соблюдать правила в возвращении так же, как в движении вперед.

Святой Фома ищет причины и опирается на Аристотеля, но свои размышления он прилагает к теории Дионисия. В своем стремлении к ясности доминиканским и францисканским магистрам, в середине XIII века преподававшим в парижских школах, удалось примирить рациональные приемы схоластики и душевные порывы святого Бернарда. Они пытались логическими методами установить законы этого живительного дыхания и, изучая явления, происходившие в мире, обнаружить Бога природы, идентичного Богу сверхприроды. Но они уступали уносившему их потоку любви.

И вот, как пламень кверху устремлен И первое из свойств его — взлетанье К среде, где он прочнее сохранен, — Так душу пленную стремит желанье, Духовный взлет, стихая лишь тогда, Когда она вступает в обладанье [128] .

На грани слияния любви и разума, при встрече исходящих и возвращающихся потоков света, тварного и нетварного мира, природы и сверхприроды, вечности и истории, находится Христос, Бог, ставший человеком, «свет от света», но облеченный плотью. С основания Сен-Дени готическое искусство посвятило себя изображению воплощения, приближалось к созданию точных образов, самые совершенные образцы которых можно видеть в соборах XIII века. Корнями они уходили в Евангелие и были ростками первых усилий христианского народа создать близкий ему образ Бога, который мог прогнать его тревоги. Так, миланские патарены [129] около 1050 года обратили взгляд ко кресту, олицетворявшему для wax победу над смертью и темными силами. Первые группы паломников, с наступлением 1000 года без оружия отправившиеся в путь к Иерусалиму и расчистившие дорогу крестоносцам, также подготовили расцвет готических изображений воплощенного Слова. Уже реформаторы 1100 года ссылались не на патриархов Ветхого Завета, но на апостолов, находили пищу для размышления в Деяниях, Евангелии от Матфея, говорившем о бедности.

128

Цит. по: Данте. Божественная комедия. Чистилище. XVIII. 28-33.

129

Патарены — здесь: участники движения за очищение Церкви. В конце X в. и особенно в начале XI в. в католической Церкви развернулась так называемая «клюнийская реформа» (название произведено от центра этой реформы, монастыря Клюни), направленная на укрепление Церкви, беспрекословное ее подчинение Папскому Престолу и внедрение аскетических принципов, в частности обета безбрачия. Решение об обязательном безбрачии было окончательно принято в 1059 г. на Латеранском соборе, но соответствующие постановления издавались Папской курией и раньше. Первоначально в католической Церкви (как и доныне в православной) целибат (безбрачие) был обязателен лишь для высшего духовенства, но не для священников и диаконов. Отныне же мирянам запрещалось повиноваться женатым клирикам, участвовать в проводимых ими богослужениях, принимать таинства и т. п. Эти решения вызвали резкое сопротивление большинства низшего духовенства, но были охотно поддержаны мирянами, выступавшими на стороне тех, кто требовал очищения Церкви. По общепринятым представлениям, кстати не совпадавшим с официальным учением, чем ближе священнослужитель к состоянию святости (целомудрен, не сребролюбив и т. п.), тем действеннее совершаемые им таинства, особенно отпущение грехов. Миряне (как правило, из низов общества) врывались в храмы, где служили женатые священники, срывали богослужение, избивали их и даже кастрировали. Папская курия первоначально поддерживала участников таких выходок, особенно в городах Северной Италии, в частности в Милане, где опорой сторонников реформы среди мирян была Патария — квартал, населенный старьевщиками, нищими, ворами, проститутками — вообще городскими низами, которые более всего нуждались в действенном отпущении грехов (первоначально именно их называли патаренами, и из Милана это название распространилось по Италии). После победы сторонников реформы к концу XI в. эти буйные сторонники папства, выступавшие не только против женатых священников, но и против богатых и богатства (в том числе богатства Церкви), стали неудобны и их начали преследовать. Патарены сблизились с катарами и на рубеже XI и XII вв. образовали дуалистическую секту.

Различные пути, описанные братьями и называемые уставом святого Василия, святого Августина или святого Бенедикта, не могут быть основанием религиозной жизни; это лишь саженцы. Не корни, но крона. Есть лишь один устав, ведущий к спасению, первое и главное правило, из которого остальные вытекают, как ручейки из одного источника: святое Евангелие, полученное апостолами от Господа. Прилепитесь ко Христу, истинной лозе, — вы ее побеги. Пытайтесь в той мере, в какой будет вам дано, следовать заповедям Евангелия. Итак, если будут спрашивать вас о вашем положении, уставе, ордене, отвечайте, что следуете первому, и главному, правилу христианской жизни — Евангелию, источнику и основе любого устава.

Монах, составивший в 1150 году это вступление к уставу гранмонов, выразил то, что пока еще смутно чувствовали самые чуткие рыцари и горожане. Пьер Вальдо открыл свое призвание через Евангелие. Сам Христос побудил Франциска Ассизского отречься от богатства и проповедовать нищим. Папа Иннокентий III, убежденный, что получил власть прямо из рук Христа, оправдывал свои действия волей Господа. Течение, возникшее в недрах народа благодаря тому, что чувства становились острее, а культура развивалась, поставило в центре искусства соборов фигуру Бога живого. Напрашивается вывод, что успеху катарской ереси во многом способствовала двойственность тех слов, которыми пользовались проповедники сектантов: на их речи была как бы наброшена завеса евангельского духа, скрывавшая полное отрицание Воплощения. Романская церковь сорвала этот покров, чтобы отвратить народ от еретиков. Тогда толпы пошли за Франциском Ассизским, мастерившим первые рождественские ковчеги. Католичество окружило Рождество Христово ни с чем не сравнимым поклонением.

На самом деле богословы, создавшие готическое искусство, представляли Христа не младенцем, но царем, Владыкой мира. Памятники, строительству которых покровительствовали французские короли, изображали Его Учителем, увенчанным короной, а вскоре — восседающим на престоле и возлагающим венец на главу Богоматери — Его Матери, но также и Невесты, женщины и в то же время Церкви. Учитывая роль Марии в воплощении Христа, создатели догмы окончательно утвердили главенствующее место, которое Богоматерь в XII веке незаметно заняла в верованиях мирян. Они пожелали, чтобы Ее поместили рядом с Иисусом в центре их богословской системы — в центре соборного декора. Так же как и в первой половине XIII века, художник не рассчитывал на то, что среди его зрителей будут дамы из куртуазных салонов, а повиновался владыкам Церкви, королю, его епископам и богословам. Он изображал не скорбящую или умиленную Богоматерь, но представлял Ее во славе. Воплощение — не народный праздник, это таинство. Скульпторы и мастера витража отводили тем более высокое и почетное место изображению Девы Марии, что для ученых Она была воплощением Нового Завета и завершением Ветхого. В Ней человечество воссоединилось с Богом. Через Нее совершился мистический брак души и Творца. Она символизировала единое тело Церкви, ибо Невеста, в чьем чреве Бог стал плотью, не сама ли Церковь, укрепившаяся против ереси? Коронация Девы Марии в соборе торжественно славит суверенность Римской Церкви.