Время спать
Шрифт:
— Глупость получилась, — объясняю я. — Столько всего тогда навалилось. Ник заставил меня отвезти его в больницу…
— Ник — это ваш сосед?
— Да. И он не захотел ложиться на лечение по доброй воле, вот я и вышел немного из себя. Доктор пытался меня успокоить, а я резковато с ним обошелся, а следующее, что я помню, — это когда на меня навалились дежурные.
— И чем все закончилось?
— Меня обвинили в нападении на врача.
Лифт остановился на четвертом этаже. Молодой араб в солнцезащитных очках помогает выбраться своему подопечному — бородатому старичку в кресле-каталке.
—
— Да уж…
— Это была не его вина, — вступается за меня Дина; я думал, что ей сейчас не до того и она даже не слушает. — Что здесь, что там.
Доктор Прандарджарбаш с отвлеченным любопытством изучает ее задумчивое лицо. Лифт останавливается на пятом этаже. Мы уже выходим, когда он говорит, не переставая глядеть на свои длинные, возможно, даже с маникюром, ногти:
— Да, на буйного вы, пожалуй, не похожи. Я замолвлю за вас словечко — может, и удастся снять обвинение.
— Спасибо, — говорю я.
Пытаюсь поймать его взгляд, чтобы показать, что я действительно благодарен, но это сложно сделать на ходу, и двери уже закрываются. Я только успеваю заметить, что они со Стивом обсуждают уже что-то другое, оживленно жестикулируя.
— А Габриель — это ваш…
— Друг, — уточняю я.
При этом чувствую всю абсурдность этого определения, ведь я с Диной вытворял такое, что настоящий друг никогда бы себе не позволил. Доктор Левин — человек с обнадеживающим голосом, редкими зубами и цыганской копной седых волос — кивает головой и явно небрежным почерком записывает что-то в свой блокнот.
— Это мой постоянный партнер. Мы вместе около трех месяцев, — объясняет Дина.
— Ясно… — говорит он, не переставая писать.
Окна в кабинете закрыты шторами только наполовину, так что видны висящие в воздухе пылинки. Он отрывается от блокнота и спрашивает у меня:
— А вы на что-нибудь жаловались? Гнойники, боль при мочеиспускании, импотенция, неспецифический уретрит?
Да как вы смеете такое спрашивать?
— Нет.
— Некоторые опасные для матки бактерии могут переноситься мужчинами, и они даже не будут ни о чем подозревать…
— И… — говорю я.
У этого доктора Левина есть привычка обрывать предложение, будто вывод слишком очевиден, чтобы его озвучивать.
— Ах да! Наверное, будет лучше, если вы тоже проверитесь. Обследование проведем в клинике Мальборо. Это на восьмом этаже.
— А… — пытаюсь сформулировать я мысль, пока доктор что-то пишет на новом листе бумаги, — это происходит с помощью таких штук, которые похожи на маленькие зонтики?
— Нет, Габриель, маленькие зонтики — это когда тебе коктейль в баре приносят, — шутит Дина.
Спасибо за шутку, но я знаю, о каких зонтиках я спрашиваю. Эти зонтики не в коктейли засовывают.
— Да просто мазок возьмут, — отвечает он, протягивая мне лист бумаги. — Позвоните им и…
— Записаться на прием? — подсказываю я.
— Да.
Меня такая перспектива не очень радует. Однажды я проходил осмотр в кожно-венерологическом диспансере, это было несколько лет назад. Тогда я думал — причин на то было много, и о некоторых вы можете сами догадаться, — что у меня проблемы с предстательной железой. В тот раз мне тоже сказали, что возьмут мазок; это была сама страшная боль в моей жизни. А человека, который управлял тем «маленьким зонтиком», звали Эдвин. Я ни на что не намекаю. Просто его звали Эдвин. И все.
Но Дина глядит на меня так, что я понимаю: проверка еще не кончилась. По-моему, какая-то часть Дины радуется, что и моему половому органу придется помучиться. Я складываю лист вчетверо и кладу в карман.
— Напомните мне, — просит доктор Дину, переключая внимание на нее, — вы испытываете эти боли периодически в течение вот уже двух лет?
— Двух с половиной.
— Именно тогда у вас было воспаление в тазовой области…
— Да.
— Вам прописывали доксициклин?
Дина вздыхает.
— Да. Целых три раза. Но он так по-настоящему и не помог, и…
Она умолкает, но не оттого, что вывод очевиден, а потому, что не хочет говорить о том, что она, возможно, бесплодна.
— А когда вновь начались боли?
— Месяца два назад.
Он еще что-то отмечает в блокноте и убирает ручку.
— Что ж, давайте приступим. Проходите туда и переодевайтесь, а я пока все подготовлю.
Дина кивает и тянется к сумке, но она лежит с другой стороны, около меня. Я поднимаю сумку, отмечая столь несвойственную ей рассеянность — наверное, это все стресс. Мы встречаемся взглядами, и я изо всех сил пытаюсь освободить свой взгляд от всего, кроме любви. Защитные створки в ее глазах чуть приоткрываются на мгновение, и я успеваю заметить в них нечто не совсем мне понятное — разбитую надежду на что-то, страстное желание чего-то, от чего пришлось отказаться; она встает и уходит в смежную комнату.
Когда мы остаемся с доктором Левином наедине, возникает не просто ощущение легкой неловкости, я даже немного напрягаюсь; от осознания того, что в кабинете сидят двое только что познакомившихся мужчин и один из них уже знает, страдал ли другой неспецифическим уретритом, легче не становится. Я бесцельно смотрю по сторонам. Какое-то время он делает то же самое, а потом вдруг вспоминает, зачем он здесь, и отходит к кушетке в углу. Мурлыкая что-то себе под нос, он нажимает на какие-то кнопки стоящего рядом с кушеткой аппарата.
— Доктор Левин? — отвлекаю его я.
— Да?
— А в клинике Мальборо нет никого по имени Эдвин?
Он задумчиво хмурит брови.
— Эдвин? Хм. Эдвин. Эдвин, Эдвин, Эдвин…
Появившаяся из-за двери Дина в длинной белой рубахе одаривает нас несколько смущенной улыбкой.
— Переоделись? Давайте забирайтесь на кушетку! — командует он.
Несколько рассеянная бойкость доктора Левина что-то мне напоминает. Точно: медосмотры в начальной школе. Сначала врачи быстро прослушивали меня стетоскопом, а потом именно таким тоном говорили: «Ну а теперь приспусти штаны!» — и зачем-то просили кашлянуть. Наверное, людям, каждый день сталкивающимся с десакрализацией сокровенного, приходится разговаривать таким тоном — это своего рода самозащита.