Время своих войн-1

Грог Александр

– Это не те Альпы!
– неуверенно говорит Леха.

– Как не те?
– искренне удивляется Петька-Казак, незаметно подморгнув Извилине.

– Тебе итальянские Альпы были нужны.

– Матка боська - холера ясна!
– изумляется Казак.
– Следующий раз в Сербию пойду другим маршрутом!

"Пятый" - Сергей, по прозвищу Извилина, знает, что следующего раза не будет, смотрит на Петьку-Казака и думает о том, что религии оживляют мучениками. Чем больше мучеников, тем живее религия. Всякая нация имеет свой собственный градус крепкости. Крепкость нации (учения, религии, системы) определяется тем - сколько ты готов за нее отдать, чем за ее торжество готов заплатить. Но всякая нация хранится в открытой посуде, выдыхается, ее градус надо поддерживать. Недаром

всячески навязывается, что русским нечем козырять более поздним, чем Великая Отечественная, но и ту, не дождавшись, пока умрут последние ее свидетели, мажут грязью, перевирают. Замалчиваются проявление героизма и самоотрешенности в Чеченских войнах, Афганской и, тем более, добровольцев в Югославии. И это не имеет отношение к проблеме стыда - телевидение без всякого стеснения продает всяческий товар... Опустили градус, следя, чтобы не заквасилось нечто новое на этих "подконтрольных территориях", чтобы общность свою не ощутили...

– -------

ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):

12 апреля 1993-го десяток русских добровольцев и несколько сербов, защищая ключевую высоту Заглавак, выдержали серию атак мусульман. В пелене снежной бури озверевшие от крови и близости победы моджахеды неоднократно бросались на позиции русских. Бой длился четыре часа. Обороняясь в полуокружении, добровольцы понесли свои самые тяжелые, в рамках одного боя, потери: трое бойцов было убито и еще трое получили тяжелые ранения. Впоследствии мусульмане признали гибель в ходе боя более семидесяти своих бойцов, в том числе командира бригады. Около сотни "турок" получили ранения. По меркам той войны такие потери ударных подразделений считались серьезными. Как признают сербы, именно русским принадлежит заслуга в том, что Вишеград сейчас не в руках мусульман. Всего в Вишеграде сейчас девять могил русских добровольцев, одна из улиц города носит имя Козачка - она названа в честь казаков, воевавших там в 1993 году.

(конец вводных)

– -------

– А что, во времени точно путешествовать нельзя?

– Нет. Пока нет.

– Жаль. У меня на одной станции счет не закрыт, - вздыхает Петька-Казак, чей ломаный когда-то нос сросся неправильно и стал с кривинкой.

Есть люди, для которых возраст, когда жизнь нисколько не важнее достоинства, так и не проходит. И ради него можно положить на весы шальной удачи собственную жизнь...

ПЕТЬКА - 60-е

Родители Петрова младшего уже в возрасте, а про него в деревнях судачат: Надо же, поздний, но удачный - наколдовала Петровна!
– Это про мать так говорят, ее дар поминают, от которого отказалась. Есть времена, когда лучше от дара отказаться, чем от жизни, а есть времена - когда наоборот.

– Порох надо!
– говорит отец - Петров старший и смотрит на младшего.

...На сельском дворе работа каждодневная, неостановочная. Это также естественно, как дышать. Еще и на "барщину" ходи!
– изредка подшучивает старший Петров, называя "барщиной" колхоз - бестолковое для этих мест хозяйствование, где постоянный неурожай, и выжить способны только редкие хутора, разбросанные по "хлебным" местам - угодьям.

Колхоз "Рассвет" из отстающих - денег не платит нисколько, по трудодням выделяет немолотое зерно (и того мало) - мели сам себе. Но как-то справляются, даже привыкли.

Каждый в жизни ищет свой приварок. Петька с отцом ходят в лес - бить лосей и кабанчиков. Без "приварка" не выживешь. К соседям приходил агент, описывал хозяйство. Забрал ручную швейную машинку. Пропал "приварок"...

С каждого хозяйства по налоговому сбору положено сдавать сколько-то яиц, даже если не держишь кур, шерсть, не имея овец, молоко, а сверх этого специальный государственный налог деньгами, и еще (это непременно) свиную кожу - должно быть, в армию.

Отец едва не пошел на вторую отсидку, когда чуть было не "доказали", что он порося

зарезал, а кожу с него не снял, не сдал. Но двоюродный брат в городе выручил - тут же зарезал своего недомерка и привез кожу.

Крестьянство, подрастерявшее уверенность в двадцатые, а остатки воли в тридцатые, выкобельство власти сносило покорно, как всякое иго. Когда-то дед, а потом и отец, пытались ставить заставы всякой новой глупости, что вроде настырной бабы, выставленой в двери, лезет в окно. Но деду это аукнулось по полной, а отцу сошло - подвалила война.

– Дурное время, дурное, - говорил дед меж двумя отсидками.
– Бабы подстать ему - на горло берут. А потом обежаются, что не то взяли. Горластые времена. Песенные, только песни не те. Смысл вроде свой, а слова чужие, с чужих слов поются...

Лихо не ходит тихо. За ним вопли, и считай, что повезло - осталось чем вопить, не укоротили. В начале пятидесятых вышли послабления, ожидали новых, поговаривали, что разрешат иметь паспорта...

По лесу меж болот и озер "по-умному" разбросаны хутора. Непременно у чистой воды - ключа, чтобы лесная поляна для выпаса, рядом огород, защищенный лесом и озерком. Всякий хутор ставился на реке или лепится к озеру. Лучше, если с одного бока река, и тут же озерко, соединенное протокой - ручьем. Хорошая земля к огороду - кол воткнешь - зацветет. Озерок заморозки оттягивает, те утренние, что случаются здесь едва ли не до середины июня, в реке вода кристально чистая, по ней же куда хочешь добраться можно, срезать много быстрее получается, чем дорогами, обходящими вкруговую распадки, болотца и такие же озерки. Опять же и рыба...

В войну сожгли, после войны отстроились, правда, уже не все.

Старший Петров в родные места вернулся поздно. Сразу же женился, взяв женщину, как и он, в возрасте, и тут же состряпал младшего Петрова.

Отец Петрова Младшего успел захватить войну: последние ее два года, частью прослужил в полковой разведке, частью (уже в самый конец войны) в штрафбате. Сказались наследственные сложности с чинопочитанием, передавшиеся от деда. Потом дослуживал на Чукотке, где, волею Сталина и государственной необходимостью, была сосредоточена целая армия отчаянных людей с биографиями. С приказом, если американцы начнут бомбить ядерным Москву и Ленинград, самостоятельно, не дожидаясь никаких дополнительных указаний, перебираться на Аляску, оттуда канадским побережьем, не ввязываясь в затяжные, обтекать заслоны, идти громить северную часть Штатов, их промышленную зону, сеять там смерть и разрушения.

Поели, как рассказывал, у себя на севере всех олешек, и только тогда вернулся домой. В общем, Петров младший появился на свет, когда отец был уже немолодой - сороковник разменял.

В те же, начало пятидесятых, один из последних восстанавливал свое хозяйство, разобрав сгоревшее, рубил новую хату светлыми ночами - не венец, так хоть бревнышко накидывал, случалось, тут же и засыпал с топором в руке... А с утра до вечера с тем же топором на скотнике - спешно крыши ставили под телятники. Ожидалось, что мясомолочное хозяйство здесь будет, разведут коров, да телят. То, что кормов на такое в этих местах не хватит, кругом неудобицы, косилка не пройдет, а вручную на такое хозяйство не выкосишь, никого не спрашивали.

Только начали жить, дождались нового. Сокращения личных приусадебных хозяйств. Вынуждали собственных коров не держать, а если больше одной, то уже рассматривалось едва ли как районное ЧП. Создавали комиссию, допрашивали: где берет траву под сенокос? Ворует? Обкашивать лесные поляны и запущенные неудобицы запрещали - пусть хоть на корню сгниет!
– спускали наряд: сперва накосить-насушить столько-то тонн сена на колхоз, потом разрешать на себя... В один покос не проживешь, ломали и вязали на зиму веники - подкармливать скотину. Места дождливые. Не успел ухватить сенца - сгноил. Самому же, на свое хозяйство - плохонькую коровенку, словно назло, выделяли места до которых топать и топать. В общем, не один сломался, сжег себя на этой работе. Старший Петров чернел лицом, и изнутри его словно что-то палило, пекло - есть мог только хлеб и простоквашу. Иногда говорил, словно убеждал самого себя: