Время таяния снегов
Шрифт:
Сердце у Ринтына, казалось, остановилось.
– Пойдем,– тронул его за руку Рычып.
Ринтын с трудом отвел глаза и посмотрел на старика. Рычып подал ему веревку, и они, таща вдвоем нарту, двинулись в обратный путь. За нартой шли Кукы и Татро.
Спускаясь с горы, Ринтын оглянулся: дядя Кмоль все еще стоял у могилы. Он догнал их уже у крайних яранг стойбища.
У входа в ярангу Рычып отщепил кусочек дерева от нарты, настругал стружек и зажег маленький костер. Все, проходя, отряхнулись над костром. Последним прошел
В чоттагыне дядя Кмоль вытащил чудом сохранившийся кусочек оленьего окорока и отрезал каждому по ломтику. Закусив олениной, принялись за чай.
– Хорошая погода,– сказал дядя Кмоль.
– Очень хорошая,– откликнулась, как эхо, старая Пээп.
– А помните, какая была пурга, когда Лонлы застрелил Кылкана, воровавшего песцов из чужого капкана? – сказал Кукы.
– Когда у покойного нет зла на живых, какая может быть погода, кроме хорошей,– вздохнул Рычып.
Поздно ночью разошлись люди.
В яранге дяди Кмоля было тихо и печально. Никто не разговаривал. Даже маленький Етылъын притих. Ринтын пробовал читать, но едва он начинал всматриваться в буквы, как перед ним вставала картина: на ослепительно белом снегу, в окружении четырех камней лежит то, что раньше было бабушкой Гивынэ.
Летом сорок второго года, когда в Улаке не стало ни чаю, ни сахару, пришел пароход. Он пробился сквозь льды и, исцарапанный до красной краски, будто окровавленный, со следами жестокой борьбы со льдами, стал на якорь в восемнадцати километрах от Улака.
Все мужчины и даже бездетные женщины отправились в Кэнискун на разгрузку парохода. Люди таскали на плечах мешки с сахаром и мукой, ящики, каменный уголь. Ученики возили товары на собаках по мокрой тундре в Улак.
Работали, не отдыхая ни днем ни ночью. В холодной ночи ярко горели костры из каменного угля, от жирной сажи еще больше темнело небо.
Маленькое стойбище Кэнискун на время превратилось в большой поселок. На берегу раскинулись палатки, в воздухе не умолкали голоса людей и стрекот моторных вельботов, перевозящих грузы. В пролив Ирвытгыр уже вошли льды, и капитан торопился скорее уйти.
Ринтын кормил собак, когда к стоявшему недалеко от него Татро подошел Журин, неся в руке несколько книг.
– Вот полюбуйтесь,– сказал Журин, сунув в лицо Татро книги.– Семьдесят ящиков!
– Что это такое? – спросил Татро.
– Не видите? Книги! – Журин швырнул их себе под ноги.– Идет воина, а какой-то умник шлет нам вместо продовольствия книги!
Татро поднял книги, смахнул с них грязь и задумчиво произнес, разглядывая переплеты:
– Интересно. “Квентин Дорвард”, Вальтер Скотт.
– Куда мне девать этот груз? – все больше раздражался Журин.
– Я думаю, что колхозный клуб возьмет. Да и школа не откажется,– сказал Татро.
Журин махнул рукой и зашагал к воде: к берегу подходил кунгас.
Давно ли Ринтын прочитал первое слово, а любовь к книге у него уже была большая. Буква за буквой, слово за словом он прочитал все книги на чукотском языке, какие были в школьной библиотеке. Их было немного: “Приключения барона Мюнхгаузена”, “Марья-большевичка” Неверова, сборник для чтения. Потом стал читать по-русски. Впервые Ринтын услышал стихи в чтении Прасковьи Кузьминичны… Он стал брать в библиотеке только книги, написанные короткими строчками. А затем он услышал чтение Василия Львовича.
Весной, когда Ринтын окончил на “отлично” второй класс, Василий Львович подарил ему книгу в простом бумажном переплете. Она называлась “Муму”.
Эту книгу Ринтын читал, сидя в пустом, старом вельботе на берегу моря. На воде кричали чайки, шумел ветер; над головой синело чистое небо, полное воздуха, как надутый парус. Но Ринтын ничего не слышал и не видел. По его щекам текли слезы, и сквозь их радужную пелену мальчику представлялась плывущая по реке лодка с сидящим в ней Герасимом… За лодкой плывут брошенные весла… Ринтын запомнил имя писателя – Тургенев.
“Записки охотника” произвели на Ринтына еще большее впечатление. Каждая страница открывала ему новый мир, перед ним являлись новые, интересные люди и делились с ним, чукотским мальчиком, своими мыслями. Многое оставалось непонятным для Ринтына, и все же прочитанные книги были маленькими лучами, освещавшими по капле скрытый от Ринтына мир.
Прошло несколько месяцев, и вновь наступила зима, а ящики с книгами, о которых в Улаке никто не вспоминал, не выходили из головы мальчика. Ринтын спросил про ящики у Татро.
– Узнай об этом лучше у самого Журина,– сказал Татро,– он хозяин всех товаров.
К Журину Ринтын не пошел и решил узнать о судьбе книг через Эрика. Он искал случая поговорить с новым мальчиком. Этот случай скоро представился.
Обычно в свободное от занятий время Ринтын возил лед из речки Тэювээм. Русские жители Улака охотно пользовались услугами Ринтына. Эта работа давала ему немного денег.
Жена Журина попросила Ринтына привезти и к ним лед. Эрик вызвался ехать с Ринтыном. Как только собаки взяли, Эрик развалился на нарте и начал ни к селу ни к городу выкрикивать:
– Так-так! Поть! Поть!
Собаки удивленно оглядывались, но, увидев спокойное лицо своего постоянного каюра, отворачивались, как бы пряча насмешку: “Вот сел пустой жестяной бак!”
Когда нарта поравнялась с пекарней, их окликнул Петя:
– Куда?
– За льдом,– ответил Ринтын.
– И я с вами! – закричал Петя в открытую форточку, откуда валил густой, пахнувший теплой мукой пар.
Еще осенью Петя, наконец, добился своего: отец ему купил шесть собак, а Рычып смастерил такую нарту, какую имел не каждый улакский охотник. Петя выкатил нарту, быстро запряг собак и поехал вслед за Ринтыном.