Время таяния снегов

Рытхэу Юрий Сергеевич

Решили заночевать на берегу. Перенесли сюда несколько досок, матрацы и одеяла с «Касатки». После ужина все легли спать. У догорающего костра сидели Эрмэтэгин и Номнаут и о чем-то тихо переговаривались.

Ринтын лежал на спине и смотрел в низкое черное небо. Наверху шумел ветер и доносил тяжелый грохот разбивающихся о скалы бушующих волн. Спавший рядом секретарь райкома повернулся на бок, что-то пробормотав во сне.

— Ты с ума сошла! — услышал Ринтын голос Эрмэтэгина. — Разве мало среди чукчей достойных женихов?

— Но я его люблю, — ответила Номнаут.

— Брось

ты! Ты любишь не его — тебе нравится в нем то, что он белокур и красив. По крайней мере хоть он-то любит тебя?

— Он первый мне в этом признался.

— Увезет куда-нибудь далеко от родной земли и оставит. Что тогда ты будешь делать?

— Не оставит. Я верю в него…

Дальше Ринтын ничего не слышал. Он закрыл глаза, и невольно перед ним возникли образы Лены и Анатолия Федоровича. Где-то они?

Рано утром Эрмэтэгин разбудил всех и велел Аккаю завести на шхуне мотор. Было тихо, над бухтой раскинулось чистое небо, и где-то за сопками уже всходило солнце.

Эрмэтэгин встал за рулевое колесо. Мотор пыхтел, но не заводился. Капитан перегнулся через край люка и крикнул:

— Что ты там копаешься? Заводи скорее!

— Не выходит. — Аккай высунул наружу измазанное в мазуте лицо. — Что-то случилось с мотором.

— Молокосос! — выругался Эрмэтэгин и полез в люк.

Через несколько минут показалась его голова, и он велел Ринтыну бросить якорь.

Секретарь райкома снял свое кожаное пальто и нырнул в люк следом за Эрмэтэгином.

Прошло еще полчаса. Наконец на палубу вышел Аккай и шепотом, как великую тайну, сообщил:

— Секретарь чинит мотор.

Через час мотор был в порядке. Аккай снова вернулся к двигателю. «Касатка» двинулась к выходу из бухты.

Секретарь, перегнувшись через борт, вымыл руки и вытер их носовым платком. Когда «Касатка» вышла в открытое море, Эрмэтэгин передал штурвал Ринтыну и сел на бочонок рядом с секретарем райкома.

Закурив предложенную папиросу, он спросил:

— Где вы этому научились?

— Я одно время работал механиком в гараже, — ответил секретарь, сдувая столбик пепла.

— А-а… — протянул Эрмэтэгин, оглядывая тучную фигуру секретаря.

— Что вы меня так разглядываете? — засмеялся секретарь райкома.

— Да, уж глядя на вас, теперь трудно поверить, что вы когда-то работали механиком.

— Сердце больное у меня — вот и толстею, — вздохнул секретарь.

— А в Улак к нам зачем едете? — спросил Эрмэтэгин.

— Посмотреть. Ведь я на Чукотке человек новый. Затем надо будет вручить члену вашего колхоза Кмолю партийный билет.

— А вот его племянник, — кивнул головой в сторону Ринтына Эрмэтэгин. Тоже недавно получил билет. Комсомольский.

— Поздравляю, — сказал секретарь, — будущий студент. Этот лес, который мы везем, пойдет на продажу местному населению. Посмотрим, что из этого выйдет. Словом, стоит вопрос о переселении местных жителей из яранг в дома. Как вы думаете?

Эрмэтэгин долго не отвечал на вопрос. Он зажег потухшую папиросу и сказал, выпуская дым изо рта:

— Трудно будет.

49

Вторую

баржу с лесом приволок в Улак буксирный пароход «Водопьянов». Каждое бревно с этой баржи имело номер. Это был большой дом в разобранном виде — будущий улакский интернат. Колхозники, мигом раскупив лес с первой баржи, потребовали привезти еще. Таким образом, «Касатка» только и занималась тем, что буксировала баржи с лесом из Кытрына в Улак.

Понемногу команда «Касатки» приняла морской облик. Каждый обзавелся высокими резиновыми сапогами, широкими суконными брюками. На первые же заработанные деньги Ринтын купил у матроса с парохода «Водопьянов» старый, замасленный бушлат и застиранную тельняшку. А свою кепку превратил в некоторое подобие бескозырки, отодрав от нее козырек.

Уже пять барж приволокла «Касатка» в Улак, а леса все не хватало. Почти все улакцы вдруг захотели перестроить свои яранги. Дядя Кмоль загорелся желанием построить настоящий дом и возвел уже четыре двойные дощатые стены. Каждое утро он обходил дома, где были печки, и собирал золу для засыпки стен.

В конце июля председатель колхоза Татро премировал команду «Касатки». Каждый получил по четыреста рублей, а фотография Эрмэтэгина была помещена на колхозной Доске почета.

Улакские ребята завидовали Ринтыну, Аккаю и Пете, просили Эрмэтэгина зачислить их в команду, но капитан «Касатки» решительно отказал, ссылаясь на штатное расписание.

Короткое лето подходило к концу. Все чаще бушующее море заставляло «Касатку» стоять без дела в улакской лагуне или же в Кытрынском заливе.

Однажды жестокий шторм застиг «Касатку» на подходе к Кытрыну. Шхуна успела проскочить в залив, а шедший за ней буксирный пароход «Водопьянов» едва не выбросило на камни Нунямского мыса.

Шесть дней провела «Касатка» у кытрынского причала, и все это время Эрмэтэгин переругивался с капитаном «Водопьянова» из-за места у причала.

Однажды утром, когда «Водопьянов» ушел за пресной водой, Эрмэтэгин поставил «Касатку» на место его стоянки. Довольный, он подмигнул Ринтыну и послал его в магазин за продуктами.

В тесном магазине, занимавшем половину большого дома, как всегда, было много народу. Ринтын пристроился в хвост очереди и начал медленно продвигаться к продавцу. Когда перед ним было человека четыре, в магазин вошла нарядная женщина, ведя за руку маленькую девочку лет трех-четырех. Ринтын взглянул на лицо женщины и вздрогнул. Это была его мать, Арэнау!

Она была по-прежнему красива, Ринтыну даже показалось, что мать еще больше похорошела. Арэнау прошла прямо к продавцу и, как мать, имеющая ребенка, без очереди получила две банки сгущенного молока. Расплатившись, она повернулась и встретилась взглядом с Ринтыном.

У Ринтына бешено заколотилось сердце, кровь бросилась в голову. Он не отрываясь смотрел в эти большие глаза, с удивлением уставившиеся на него.

— Ты кто? — тихо спросила Арэнау.

— Ринтын…

— Выйдем отсюда, — сказала Арэнау, видя, что стоявшие в очереди повернулись к ним.