Время туманов
Шрифт:
— Гадость, возможно… — кивнул Лазарев. — Но, Андрей, не только ведь пакости на этих землях встречаются, но и вещи, очень полезные во всех смыслах. К примеру, по версии профессора Смольянинова, именно Зона станет нашим спасением в том случае, если мы не позволим ей стать нашим гробом. Без всех этих анобов цивилизацию ожидали бы неприятности такого масштаба, что по сравнению с ними несколько аномальных пятен покажутся просто пустяками. Мы были, да и сейчас пока еще балансируем на грани, отделяющей нас от настоящих катастроф. Знаете, не астероидов надо нам бояться, не концов света и прочей чепухи, а того, что стремительно кончаются запасы ископаемого топлива. Знания и материалы, вынесенные из Зоны, помогут решить эту проблему. А сколько еще кризисов в мире? Вода, пища, загрязнение почвы — возьми любой пример и получишь такие перспективы на будущее, от которых волосы, извиняюсь, дыбом поднимаются. Если в ближайшее время не случится крупной научно-технологической революции, то на старых методах хозяйствования мы далеко не уедем… и ключ к новым открытиям и прорывам, к сожалению, только один.
— И это, конечно, Зона, так вами обожаемая… — капитан покачал головой. — Знаете, профессор, была еще там, на старом месте службы, компашка сталкеров. Вот точь-в-точь вашими словами говорила, а на деле были они раздолбаями и бандюками, каких свет не видывал. Так вот они…
— Лично знаком был? — перебил капитана Лазарев.
— Нет, но… данные поступали от командования, отчеты…
— Вот и не болтайте, уважаемый, о том, чего не знаете, — жестко, чеканя слова, отрубил ученый. — Знаете, капитан, что я полагаю под одним из самых неприятных качеств человека?
— Что же?
— Брать на себя смелость рассуждать, а то и спорить о вещах, в которых оный человек соображает ровно настолько же, сколько одно известное парнокопытное в цитрусовых культурах. — Лазарев сердитым, быстрым движением поправил очки. — Особенно неприятно, когда такое качество обнаруживается в человеке сравнительно неглупом и рассудительном в прочих вопросах.
— Эк вас, батенька, разобрало, — с усмешкой заметил Ткаченко. — Ладно, молчу… говорю же, командиры нам сверху давали именно такие данные, и у меня не было повода, да и права сомневаться в выкладках штабных аналитиков. Тем более что от вашего Центра мы никакой информации в то время вообще не получали.
Сверху в пол грохнуло особенно громко, и с потолка упали мелкие лепестки побелки. На этот раз и Шелихов услышал низкий, бормочущий голос и несколько влажных шлепков — словно на пол вывернули большую кастрюлю загустевшей каши.
— Определенно, матричный организм… — Лазарев мельком взглянул наверх. — Посмотреть бы, что собой представляет. Не исключено, что новый тип…
— Нервы у тебя, наука, просто-таки удивительные, — негромко и как будто даже с завистью проговорил Ткаченко. — Военный бы из тебя отличный получился, не вопрос.
— Не служил. — Ученый пожал плечами. — Ну, разве что инструктажи были в армейской части, да на полигон несколько раз возили перед первым выездом в Зону, с автоматом учили обращаться.
— Ну, каждому свое… — Капитан пожал плечами. — Просто такие люди в армии ценятся, учти это. А вот я, наверное, с армией, ежели вынесет нелегкая из Москвы живым и здоровым, контракт продлевать не стану. Хватит с меня Зоны… денежку заберу, и подальше отсюда. На Байкал… дядька у меня там живет, старик уже совсем. Все звал пожить, с квартирой помочь обещался и так, по мелочи. Эй, наука?
— Ну, что?
— Есть поблизости от Байкала что-нибудь аномальное?
— Насколько мне известно, нет.
— Вот и чудно.
Капитан покопался в рюкзаке, подбросил и поймал банку тушенки.
— Ну, что, друзья-товарищи? На троих?
— Да, давай, натощак ночь пережидать неохота, — согласился Шелихов, и Ткаченко, ловко орудуя складным ножом, вскрыл банку и разделил жирное, волокнистое мясо на троих.
— М-да… тут и свинины, считай, нет. Соя, чтоб ее… ну, неужели, едрена корень, нельзя сделать нормальную тушенку? — выругался военный. — Пусть и дороже, черт с ней, на нормальную консерву я бы без вопросов раскошелился. Разве трудно сделать по советским стандартам, есть ведь технологии наработанные.
— А нынче все так, капитан. — Шелихов без возражений начал уминать свою порцию, используя вместо вилки кусок галеты. — Ничего настоящего нет. Думается мне, не из экономии дерьмо в банки закатывают, а просто потому, что время такое. Ненастоящее. Ну и ведь все равно купят да сожрут, я вот, например, лопаю, чего и вам советую.
— Да ну, к черту… дрянь… шкура одна, сало да соя. — Ткаченко подошел к окну, приоткрыл скрипнувшую раму и вышвырнул свою порцию на улицу. — Пусть ее мутанты жрут… глаза б на нее, заразу, не смотрели. У нас на блокпосте с точно такой вот бурдой каждый день обеды были. Вся разница, что вчера с картошкой, а сегодня с клейстером — повар, скотина, вечно макароны в кашу разваривал.
— Зря выкинул. — Шелихов вздохнул. — Знаешь, капитан, верю я, что жизнь тебя всяко швыряла, но то, что ты ни разу не голодал, так это факт. Нам бы в схроне после недельного поста и последнего сухаря, вчера догрызенного, да вашего клейстера с тушенкой навернуть. Небось и ты бы не отказался, на сталкерской диете немного посидев.
— Уж лучше голодать, чем что попало есть…
— И лучше одному, чем вместе с кем попало, — закончил Шелихов.
— Ну, ничего себе. — Ткаченко покачал головой. — Хайяма читал, сталкер?
— У меня, капитан, неоконченное высшее, — усмехнулся Семен. — Я мог бы стать филологом, любезнейший.
— Так вроде ж ты гопничал, сам говорил…
— Одно другому, видишь ли, не мешало. — Шелихов пожал плечами. — Это уже потом совмещать не получилось.
— Ну, ясно. Я-то уж подумал, что сталкеры книжки читать начали, — хмыкнул Ткаченко.
— Это ты зря, друг. — Шелихов покачал головой. — Зона как ничто другое способствует чтению. Но, правда, опять-таки все от человека зависит… вот как с верующими, помнишь? Если верил так, потому что как бы все верят, мол, положено, то в Зоне такой про веру в неделю забудет. А вот если хоть чуть есть в душе искра — непременно разгорится. Зона, как бы это сказать, натуру человеческую увеличивает, выпячивает, что ли. Был человек дряньцо, ну, значит, будет большая дрянь. Был, пусть и глубоко в душе, ну хоть немного стоящим, не пустым — значит будет нормальным, надежным мужиком. Зона выломает и выжжет все, что было понарошку… останется только настоящее.
— Ну а если человек, скажем, сам весь «понарошку»? — поинтересовался Лазарев.
— Значит, перемолотит его самого. Быстро и жестоко, — отрубил Семен. — Придет, бывало, какой-нибудь ферт, весь из себя при снаряге, морда кирпичом, пальцы в дверные косяки не пролезают. И если он хоть десяток самолучших проводников наймет, научными детекторами обвешается с ног до головы, то он все равно покойник в тот самый момент, как внутрь Периметра зайдет. Гарантированный труп. Потому что он весь… как бы это… не такой. Не настоящий, видимость одна человека. Умрет в первой же ходке, да не просто умрет, а за собой и проводников утащит, которые по недомыслию или жадности за деньги купились.