Время туманов
Шрифт:
«Птенцы», видимо, восприняли людей как слишком крепких и твердых, но все-таки съедобных дубликатов, и потому Шелихов шел в большой компании разнокалиберных уродцев, бессильно долбающих мягкими клювами штанины, царапающие слабыми коготками ткань и часто хлопающие голыми култышками бывших крыльев. Семену стало крепко не по себе от костлявых бесформенных голов, среди которых не было двух одинаковых, от необычно длинных и при этом до смешного тонких суставчатых шей и белых гноящихся бусинок глаз, утопленных в широких багровых глазницах. Капитан дал в воздух из дробовика и, когда «птенцов» это не отпугнуло, сжег еще два патрона по особенно густым скоплениям. Как ученый и предупреждал, бывшие птицы
— Да твою-то мать… — охнул Шелихов и начал уходить в сторону от трех внушительных тварюг, похожих на изуродованных до неузнаваемости голенастых страусов. Твари были, по всей видимости, слепы, или же просто глаз не было видно на голых шишковидных головах, на которых вместо клювов выпирали похожие на грибы-трутовики наросты. Переростки с почти собачьим лаем и захлебывающимся карканьем быстро вышагивали в стаях мелких уродцев, на ощупь выхватывая зазевавшихся и заглатывая их тут же, от чего потом отвислые, в пучках мокрых перьев бледные животы начинали шевелиться, выпячиваться буграми и судорожно вздрагивать.
— Да етит твою… зараза, сволочь. Падла… — Ткаченко начал дергать затвор дробовика. — Да что ж так не везет, что за долбаная система…
— Пошли, пошли. — Лазарев махнул в сторону арки. — Не нападают на нас… если что, у меня автомат, стрелять умею. Поспешим, капитан.
Не доходя до арки, все бывшие птицы разом отстали и понеслись назад, неловко подскакивая и мельтеша костистыми лапками, которых иногда бывало гораздо больше двух.
Шелихов покосился на ученого. Тот был необычно бледен, напряжен, постоянно оглядывался и вопреки обыкновению автомат нес не на ремне, а в руках, забыв даже про постоянное «считывание» детектором Зоны и прочие наблюдения. Ученый определенно нервничал, и Шелихов снова почувствовал то неприятное, свербящее волнение в груди, предчувствие неожиданности, и, скорее всего, плохой неожиданности…
Но похоже, что в этот раз не повезло только Ткаченко.
Добрались до аномалии, расположившейся точно в бывшем фонтане «Дружба народов», довольно быстро — на ВВЦ, сколько хватал глаз, не видно было никаких неприятных сюрпризов, разве что со стороны Ботанического сада послышался долгий и гулкий не то вой, не то рев какой-то, судя по всему, немаленькой твари. Но когда группа обогнула центральный павильон и вышла к «Дружбе», вопль стих так быстро, словно его обрубили, только эхо несколько долгих секунд металось между пустых павильонов.
Ткаченко, посерев лицом и все еще не веря, прошелся вдоль бортика фонтана, затем сел на плиты и сгорбился, сцепив руки в замок. А Лазарев снова и снова подкручивал верньеры приборов, пытаясь уловить хоть малейший признак того, что в умершей аномалии осталось хотя бы одно, пусть даже крошечное «серебряное кружево».
Но когда-то могучая аномалия была мертва уже довольно долгое время. «Чертова пасть» оставила после себя сошедшую позолоту со статуй, почерневших, изъязвленных кавернами. Длинные витые сосульки, похожие на застывший битум, свисали со снопа колосьев в центре фонтана, дно было усеяно тонким слоем полупрозрачных хрупких косточек, залитых местами угольно-черной смолой или просто водой, прошедшего ночью дождя. Гранитное основание растрескалось и местами выкрошилось неопрятными кучами, несколько статуй свалились вниз, на разъеденное «чертовой пастью» дно.
Ткаченко молчал, вяло отмахнувшись от предложения глотнуть из коньячной бутылки. Затем просто отвернулся и долго сидел, обхватив голову руками. Семен, захвативший по дороге на ВВЦ пачку сигарет в разбитом окошке ларька, прикурил, сидя рядом с капитаном, и тот, не спрашивая, тоже вытянул сигарету. Шелихов молча щелкнул зажигалкой, и капитан затянулся синим дымком, после чего начал тихо, хрипло покашливать, но все равно делать короткие, жадные затяжки.
— Пять лет, как бросил… — бесцветно, немного растягивая слова, проговорил Ткаченко. — Теперь, наверно, заново понеслась…
— Что делать будешь? — спросил Шелихов.
— Напрошусь в ту Зону, контрактником… говорят, там есть похожая аномалия. Может, и так повезет, а может, денег накоплю…
— Не успеете, Андрей Николаевич…
— Да как будто я сам не знаю! — рявкнул капитан и приподнялся, сжав кулаки. — Ты хоть не вякай, профессор, твою мать. Или предлагаешь домой уехать и наблюдать, как у меня жена кончается? День за днем?
Ткаченко снова уселся, медленно чернея лицом, докурил сигарету в несколько глубоких сильных затяжек и зашвырнул окурок в фонтан.
— Предлагаю… кое-что другое… — Лазареву было заметно хуже. Он немного затравленно осмотрелся, еще больше побледнел, взялся за виски, тихо охнул. — Ну, хорошо. Да, разменяю… да черт бы с вами, да. Знаю. Почему? Хорошо, я согласен. Да знаю я все прекрасно! Сколько можно за нами вот так, исподтишка, некрасиво следить?!
— Как скажешь.
Семен вздрогнул от хриплого, громкого голоса, раздавшегося из-за спины. Обернулся, готовясь уже впечатать костыль во врага, так как только врагу может принадлежать такой голос и способность выныривать из небытия, словно у самой неприятной, жуткой твари, какая только и возможна в Зоне.
— Чё ты на меня уставился, как кот на сало? Ну и морда у тебя, Серый. Где же это так нашего гопничка отмудохать-то успели? Неужто опять не на тех пацанов наехал?
Шелихов опешил и от вопроса, и от вида того, кто сидел на лавке.
Старик неопрятного вида в засаленном до блеска ватнике вольготно развалился на лавке, забросив ногу на ногу. Он улыбался щербатым ртом, сверля Семена хитровато-злобным прищуром ясных, но совершенно безумных глаз. Не то борода, не то длинная рыжеватая щетина, редкие седые волосы и глубокие морщины, ухмылка, зажеванная «беломорина» в уголке губ и темный, почти бронзовый загар человека, большую часть своей жизни проводящего вне дома, если, конечно, у него вообще был дом. Резиновые, заляпанные влажной глиной сапоги с обрезанными голенищами надеты были, похоже, на босу ногу, бахромчатые, в пятнах грязи штанины вздулись на коленках и местами протерлись до дыр. Старик напоминал бомжа, хотя очень ясный, прозрачный взгляд и по-особенному крепкие, мосластые руки с мозолистыми ладонями говорили о том, что человек не деградировал, хотя и явно сошел с ума.
— Ты… вы… э-э… кто? — спросил ученый, почти забавным жестом поправивший очки. Шелихов заметил, что под глазами Лазарева почему-то легли темные круги, а руки тряслись.
— Дед Пихто. — Незнакомец склонил голову, с прищуром рассматривая ученого. — Вот Иван-простота… наделен, а толку нет. Вроде и не дурак, а дальше носа не видишь… Э-эх. Смотритель я. Игнатом Васильичем зовут… ну, раньше так звали.
— Я думал, что это наши… наши сотрудники со мной пытаются связаться…
— Эти, что ли? Да ну, куда им, далековато тянуться… видишь ли, Игорек, не так уж у них и получается владеть тем, что Зона дарит. Слепые, тупые, ленивые… а кто не ленится, тот все одно, словно оса в раму, башкой в стекло долбится, хотя рядом форточка открыта.