Время в долг
Шрифт:
– А вы действительно были не уверены?
– Я? – Василий замялся. – Мог бы лететь дальше, но пассажиры вели себя очень нервозно.
– Тогда другое дело, – согласился Романовский.
Василий мучился, скрывая правду. В этом полете, увидев, как голубые плети молний стегают по тучам, он вдруг испугался, почувствовал себя беспомощным и, хотя слышал бодрый голос командира звена, дальше лететь не мог.
– Борис Николаевич, значит, я сделал правильно?
– Да. Забота о пассажирах прежде всего.
Василий
– Рано ему доверил пассажиров. Пусть грузы потаскает – заворчал он после ухода Василия.
– Тогда он совсем разуверится в себе. Это не выход.
– А в случае чего отвечать будешь ты?
– Оба.
– Вот я и говорю… Внук ведь скоро у меня будет, Боря!
– Подожди, Михаил… Запланируй нам «спарку», я полетаю с ним.
– Лады. С завтрашнего дня тренировочный самолет в твоем распоряжении. Но прошу, не жди, когда жареный петух клюнет в зад!
После отъезда Васи Туманова из общежития в дом Кроткого Семен Пробкин загрустил. Особенно тягостными были вечера, когда Мария уходила в многодневный полет. Чем только он не пробовал заниматься, все валилось из рук. Такое состояние для Семена было непривычно, непонятно, и он бродил по гулкой полупустой комнате или одетым заваливался на кровать и подолгу думал о разном. Больше всего о том, почему Мария не хочет выходить замуж. Все разъяснилось после того, как Мария вернулась из очередного длительного рейса.
– Сема, переходи ко мне. Если хочешь…
– Но ты же столько времени…
– Я была замужем, Сема. Бывший муж не давал согласия на развод. Теперь все в порядке.
– И это удерживало тебя?
– Крепче цепей. Смешно, из-за этой кляксы в паспорте. Смешно, правда?
Семен не смеялся. Эта женщина открылась для него еще одной стороной, которую он ценил больше красоты, выше ума.
– Ты с ума сошел! – испуганно-радостно закричала она, когда Семен рывком поднял ее и посадил к себе на плечо. – …Долго собираешься меня так держать?
– Всю жизнь!
Oн переехал из общежития к Марии, собственноручно отремонтировал квартиру – комнаты стали светлее и уютнее. Изменились и сами хозяева: она стала тихой, умиротворенной, он – сдержанным, домовитым. А может быть, не изменились, а постепенно обретали нормальное состояние. Вечерами Мария строчила на машинке мягкую фланельку. Из-под иглы выходили шапочки, распашонки, слюнявчики. Семен с серьезным видом примерял их на себя, потом аккуратно складывал в большой бумажный пакет с надписью: «Для Василька и Светланы».
Сначала как заботливый командир, а потом как сосед и товарищ к ним стал заходить Романовский. Мария сразу бежала на кухню, готовила крепкий зеленый чай, рецепт которого был ее гордостью. Иногда Романовский спускался вниз с аккордеоном, и комнату заполняла негромкая песня. Но чаще всего он приносил шахматы. Тогда Мария, расставив пузатые чашки на небольшом столе, садилась на диван с книгой, не мешая мужчинам играть.
Романовскому нравилось бывать у Пробкиных.
Когда Семен задумывался над шахматным ходом, Романовский поглядывал на хозяйку, перебрасывался с ней словечком и часто ловил себя на мысли, что завидует счастливой паре. В эти моменты становилось горько за собственную судьбу.
Если посмотреть со стороны, то для себя он фактически не жил. Большой приемник, купленный на премиальные, перекочевал из его квартиры в школу-интернат и красовался там с табличкой из бронзы «От шефов – летчиков». На его велосипеде носилась по кочкам вся дворовая детвора, а он безропотно исправлял колесные «восьмерки». Почти в каждой квартире многоэтажного дома читали книги из его личной библиотеки и – чего греха таить – самые ценные часто забывали возвращать. Он искал общественных дел на работе, чтобы меньше бывать дома.
«Может быть, и лучше, что у меня нет хозяйки?» – спрашивал себя Романовский, вспоминая крутой нрав Марфы Петровны.
Его влекло к молодым. Среди них он чувствовал себя не мудрым, а равным. Кроме зеркала, его никто не мог бы убедить, что он в полтора раза старше своих новых друзей. Еще не зная, что это обычное состояние любого здорового и доброго пожилого человека, он давил в себе это чувство, считая ненормальным. Ночами придумывал, какой подарок преподнесет Светлане в день рождения ребенка. Он торопил время, будто ждал собственного наследника. О нём он мечтал в годы войны с Катей – единственной любимой женщиной. О ней он думал и сейчас в минуты одиночества.
– Семен, а ты хоть чуть-чуть помнишь родителей? Тот не поднял белесой головы от шахматной доски.
– Чего молчишь?.. Шах!
– Нет. Я был мальцом… Ближе Анны Родионовны никого не помню.
– А… – Романовский увидел, как Мария приложила палец к губам. – Еще шажок, Сема!
Отвлёк игроков звонок в дверь.
– Минутку! – Семен вышел в коридор.
– Борис Николаевич, не надо о родителях, – заторопилась Мария. – Это больно для Сени. Надолго портится настроение, и вообще… не надо!
– А кто эта Анна Родионовна?
– Его воспитательница в детском доме. Мы и сейчас к ней изредка ходим, а по большим праздникам обязательно. Но мне кажется она больше Васю Туманова любит, чем Сеню. Понятно, Василек нежный…
Семен вернулся с кульком пельменей.
– Балует тебя старуха! – сказал он, передавая кулек Марии. – Двести штук налепила. Возьми да возьми… Ну чего вы там придумали, Борис Николаевич? Коня-то я сниму, да и ферзь, считайте, погорел. Сдавайтесь!
– Рановато…