Время в долг
Шрифт:
– Прикуривай.
Василий прикурил, выпустил клуб дыма, вцепился глазами в приборы. Дым ему мешал, слезил глаза, лентовидной полосой тянулся в сторону Романовского и туманил авиагоризонт. Но вынуть изо рта папиросу Василий не решался – для этого нужно было сн
ять одну руку со штурвала.
– Увеличь обороты на двести.
Будто не слыша, Василий вел машину в прежнем режиме.
– Увеличь обороты на двести! – жестко приказал Романовский.
Пришлось пилоту снять руку с правого рога штурвала и взяться за сектора газа.
– А левой вынь
– Возьмите управление.
– Зачем оно мне! Самолет пойдет ровно и без нашего вмешательства… Ну вот, видишь! А теперь и штурвал и папиросу держи только левой.
– Как это?
– Двумя пальцами цигарку, тремя – штурвал… Правую, правую оставь на секторах!
Через несколько минут у Василия начали появляться те единственно верные экономные движения, которые свойственны летчику, хорошо чувствующему динамику полета.
– Понежней, Вася! Помни, что самолет – существо мужского рода, пока он стоит на земле, а когда поднимается в воздух – его нужно именовать машиной, как существо женского рода, а женщины любят ласку, – пошутил Романовский.
Василий ответил доверительной улыбкой.
– У тебя потухла папироса. Прикури.
– Я не хочу больше, товарищ командир.
– На вот новую. Дыми, дыми! Папироса тухнет у тебя от излишнего напряжения. Не устал? Может быть, я?
– Что вы! Устану, сам скажу.
Постепенно стрелки приборов твердо заняли свои место, показывая ровный горизонтальный полет.
«Почти в форме! – порадовался Романовский, видя, как спокойно Василий достает из кармана брюк носовой платок. – Сейчас я тебе сюрприз поднесу». Он наклонился вперед, закрыл головой кнопки управления и незаметно нажал одну из них.
Приборная доска и все, что было перед Василием, качнулось влево. Мысли и действия пришли одновременно: сдал левый мотор! Правая педаль с силой толкнула и отодвинула ногу Романовского. «Молодец! – подумал он. – И платок не бросил, а успел положить в карман».
А Василий уже кричал в пустоту:
– Левому флюгер! – И потянулся рукой.
– Есть флюгер! – Романовский сам нажал кнопку флюгирования.
Воздушный винт левого двигателя, вяло прокрутившись, остановился в горизонтальном положении ребром к потоку.
Лицо Василия побледнело, нос заострился, глаза сверкали настоящей злобой, будто он боролся с врагом. Он стал похож на хищную птицу, вцепившуюся в свою жертву – штурвал.
«Вот так Василек!» – заулыбался Романовский, казалось, что пригоршни солнечных брызг, прорвавшись сквозь облака, рассыпались в широко открытых глазах командира. Он протянул руку к приборной доске и включил секундомер.
– Будешь фиксировать каждые пять минут и докладывать мне.
– Зачем?
– Нужно!
Нелегко отсчитывать время по секундной стрелке, да еще когда ведешь самолет на одном моторе в мощно-кучевых облаках. Стрелка скачет быстро, минуты надо складывать в уме.
– Пять минут… («Скорей бы догорела эта чертова папироса!»)
– Устал?
– Нет! – Василий открыл форточку и с гримасой отвращения выплюнул окурок. – Десять… Пятнадцать… Двадцать.
– Не надо больше считать.
Пролетели еще немного, и Василий с удивлением заметил, что держит штурвал одной рукой, не чувствуя напряжения. Романовский вынудил его без задержки искурить две папиросы и отвлекаться на подсчет времени, снял какие-то путы с рук, заставил отдавать пилотированию не все силы, а только часть. И этой части хватило для трудного полета. Несмотря на то, что от курева его слегка подташнивало, Василий легко управлял машиной: стрелки приборов замерли, держа заданные параметры. Вот стрелка высотомера хотела переместиться на развороте – Василий тронул штурвал, и она покорно осталась на месте. У него появилась ясность, словно в погожий день, когда из кабины видно на много километров.
– А ты ведь не индюк! – тепло сказал Романовский и положил руку на штурвал. – Дай я!
Василий выпустил управление и впервые за время полёта посмотрел на командира. Удивился: Романовский не вел самолет, не боролся с машиной при отказе двигателя, но лицо его было усталым, на бровях блестели капельки пота… Василий ладонью вытер свой мокрый лоб.
– Спасибо, Борис Николаевич!
– Не за что, Вася. Бери карту, выходим на визуальный полет.
Когда они вернулись на аэродром и зарулили на стоянку, Василий сошел на землю и, вытянувшись по-курсантски, приложил руку к козырьку фуражки:
– Товарищ командир, разрешите получить замечания?
Романовский подал руку.
– Поздравляю! Теперь ты настоящий рабочий!
Василий смотрел недоуменно.
– Да, да. Его Рабочий. Разве, придя из школы в авиаотряд, ты не писал в анкете: социальное положение – рабочий?
Василий рассмеялся неожиданно звонко, заливисто.
– А знаете, Борис Николаевич, я всем девушкам говорил, что я летчик, именно летчик, не хуже Чкалова!
– И верили?
– Еще бы! А скажи – рабочий, не поверят!
– Пожалуй, не поверят.
– Ну и черт с ними! – Василий махнул рукой и уже скупо, с достоинством улыбнулся.
Это была улыбка снова нашедшего себя, поверившего в свои силы человека.
Романовский шел по Советской улице, поглядывая на номера, домов. Вот нужный номер. Открыв покосившуюся скрипучую калитку, вошел во двор. Дворик чистый, посыпанный песком, в середине большая клумба, засаженная красно-бархатными цветами. Вокруг нее разноцветные вкопанные ножками в землю, скамейки. На одной из них девочка.
– Ты не подскажешь, где квартира восемь?
Девочка указала кивком.
Романовский поднялся по шаткой деревянной лестнице на второй этаж. Постучался в обитую серенькой рогожкой дверь. Открыла женщина лет сорока. Черты лица мягкие, румяная, черная коса уложена на затылке. Испачканные мукой руки она держала перед собой, оберегая цветастый яркий сарафан. В комнате стоял запах свежеиспеченного хлеба.
– Добрый день! Вы Анна Родионовна?
– Да, я.
– Вы работали в дни войны на эвакопункте детприёмника?