Время волка
Шрифт:
— И где та Жанна, которая говорила мне при нашей первой встрече, что сочетание браком с несчастным человеком приводит к беде?
— Ну, тогда ты был прогрессивным учёным, не испорченным человеком с большими надеждами. А теперь ты несчастный, и к тому же обездоленный. Я охотно бы не говорила тебе этого, но ты – друг фактов и это переживёшь. Твоя репутация разрушена сплетнями, у месье Антуана ты не на лучшем счету, и ты не заслужил милости у короля. Твоя экспедиция была – ты должен это признать – неудачной. В парижских кругах уже известно о твоём жалком существовании, даже если де Буффон по-прежнему держится за тебя. И если бы твой отец был менее состоятелен, то кто-то как Клер, был бы далеко
— Я не могу понять, ты говоришь так же, как мой отец!
Жанна слегка улыбнулась.
— Я только хочу напомнить тебе о том, что у тебя всё ещё есть мечты. И их всё ещё можно осуществить! Это всё, что имеют люди как мы. Имей новый мир не из гордости и печали, Томас! Если ты повинуешься твоему отцу, у тебя будет больше свободы – и с наследством твоей матери больше денег. Никто не ожидает, что ты – любящий супруг Клер, даже сама Клер. Это торговля, ничего больше. Вероятно, она даже будет радоваться, что ты часто путешествуешь; многие супруги часто разделены, чем вместе, и верность не относится к браку в любом случае. Одна вещь, которую я узнал в течение нескольких месяцев: мы должны принять наши шансы и оставить старую боль позади. У тебя лучшие карты, чем у меня: единственный, кто заботился когда-нибудь обо мне и моём будущем – дю Барри. И ты знаешь его причины. Возможно, ты хочешь поделиться со мной? Твой отец – интриган и имеет в виду только своё преимущество, но он всё равно лучший отец, чем когда-нибудь был мой или будет. За это бракосочетание Шарль борется как лев, и вместе с тем, за твоё будущее.
Как бы Томас не противился, разумом он понимал, что Жанна права. Юноша думал о Бастьене, семье, в которой всё внезапно изменилось хуже, чем у него. А также Жан-Жозефе д’Апхер, который сердился на своего отца и, тем не менее, уважал его. Мысль о великодушии молодого графа, который не отверг Изабеллу, стыдила его.
— Ты знаешь, я бы сама вышла за тебя замуж, — сказала Жанна, подмигивая. — Но тогда никто из нас не приблизился бы к нашим обеим целям – пожалуй, мы должны оставаться только друзьями, — она снова стала серьёзной. — По крайней мере, подумай над этим, Томас.
На прощание она поцеловала его в щёку. Её одежда прошуршала, затем дверь захлопнулась, и он остался совсем один. Довольно долго Томас просто смотрел на папку для рисунков в своих руках, потом откинул одеяло и выскользнул с кровати. Босиком он подошёл к секретеру и вытащил пачку документов. Это были письма Изабелле, написанные в первые дни после его возвращения, неуклюжие объяснения, уверения и мольбы, неоднократно перечёркнутые, исправленные, и, в конце концов, забракованные. Естественно, он не отправил ни одно из этих писем. Там не было никаких оправданий и возвращений. А маркиз д’Апхер итак не позволил бы Изабелле читать письма от Томаса.
Снаружи, под окном, продавец громко расхваливал брошюры с восхитительными историями. Два кучера перепирались за право проезда, внутрь хлынул городской шум и прогнал последние привидения из Гефаудана. И внезапно он как будто бы проснулся от долгого сна. И даже если действительность была серой и пустой, это была его действительность.
Томас взял стопку и встал на колени перед камином.
«Так просто?» — подумал он. — «Просто продолжать жить? Позволить прошлому рассыпаться в пепел, нескольким ночам, девушке, у которой я отнял отца и почти всю её семью?» В его ушах звенели слова Изабеллы: «Я никогда больше не хочу тебя видеть!» Томас помедлил ещё мгновение, а потом бросил письма в огонь.
Глава 29
МЕКСИКАНСКИЕ БОГИ
Брачный контракт был заключён в конце марта. Вопреки высоким требованиям де Треминса, отец Томаса испытал такое облегчение, что напился с нотариусом коньяка. Хотя маркиз д’Апхер подтвердил в письме с законной печатью и выплатой компенсации, что при краже речь шла о досадном недоразумении, подозрение в преступлении приклеились к Томасу как угольная пыль к коже. Издавна слух принял вид многоголового чудовища, и каждая голова рассказывала что-то другое. То сообщалось, что Томас соблазнил жену графа, в другой раз он якобы присвоил драгоценности, или в споре за карточные долги застрелили мужчину. Это дошло до того, что Томас вынужден был предоставить в университет письмо д’Апхера и письменное заявление де Буффона, так как ему угрожало лишение стипендии за плохую репутацию.
— Пусть клеветники квакают, — советовал ему де Буффон. — Делайте как я, если меня вызывают на дуэль: улыбайтесь, но никогда не оправдывайтесь.
Нужно было принимать в расчёт Клер, которая никогда не спрашивала его об обстоятельствах ареста. Также и теперь, когда они гуляли вместе в первый тёплый весенний день вместе с де Треминсом и Шарлем Аувраем на утреннем базаре, она говорила только о новом итальянском певце, который демонстрировал успехи в опере. Клер стала худой, её маленькая ручная собака, напротив, превратилась за год в пыхтящий, толстый мохнатый комок. Животное едва могло держаться на ногах, и поэтому его постоянно нужно было носить. Сегодня у неё висел изо рта язык, как у повешенного.
Несмотря на ранний час, дворцовая площадь уже была оживлённой. И как раз остановились три великолепные кареты. И, конечно же, сразу стеклись любопытные, посмотреть, какие гости были приглашены во дворец. Граф де Треминс также двинулся туда, Томас и Клер последовали за ним.
Общество, которое появилось из кареты, состояло из незнакомцев. Невероятно дорогие вечерние платья блестели на утреннем солнце, сверкали драгоценности, и Томас уловил несколько русских слов. Там же можно было услышать хриплый, грозный лай и рычание. Вероятно, это были благородные борзые, которые сцепились друг с другом, покидая карету. Очевидно, зрелище того стоило, потому что в мгновение ока образовалась толпа зрителей, которая взволнованно вытягивала шеи. Один указывал на последнюю карету.
— Держи крепко свою шавку, Клер, — крикнул граф де Треминс через плечо. — Это большой ирландский, который съест на десерт твоего толстяка.
«Ирландские собаки?» Теперь-то Томас оживился. Он только однажды видел достаточно не качественный рисунок этой породы собак, они были такие же редкие и ценные как арабские лошади. Если их было двое, то, скорее всего, они стоили как вся эта великолепная карета. Он просто потянул Клер за собой и толкался среди любопытных. Наконец, Томас увидел зрелище: две длинноногие собаки, огромные, как телята, которые дрались, но запутались в покрове перед открытой дверью кареты. Один был чёрный, другой палевого окраса. Хотя они и рычали, но было очевидно, что собаки играют. Лакей в расшитой золотом ливрее безуспешно пытался усмирить их. Собаки почти его сбили, зрители смеялись. Однако Томас не смеялся, а затаив дыхание следил за каждым движением собак. Невероятно маневренные, слегка согнутые спины были натянуты как пружины, готовые к движению вперёд.
«Если они поднимутся на ноги, то станут выше человека», — мелькнуло в голове Томаса. Красновато-коричневые глаза смотрели из-под длинных ресниц. Хвосты были длинные и тонкие – в борьбе они двигались туда-сюда, загибались в разные стороны, как будто у них была своя жизнь. Почти как кошачьи хвосты. Но когда ему в глаза бросилось белое пятно на кончике хвоста, у него как будто упала с глаз пелена.
— Что с вами, Томас? — озабоченно спросила Клер. — Вы совсем побледнели.