Время войны

Антонов Антон Станиславович

Но после адской ночи в Чайкине им и на этот раз было как-то не до любви. А теперь Игорь лежал в постели один.

— Где моя женщина? — поинтересовался он.

— Сторожит, — лаконично ответила крестьянка.

— А тебя как зовут? — спросил Игорь, обнимая девчонку за бедра и притягивая к себе.

— Яна, — ответила она, не делая никаких попыток к сопротивлению.

Игорь уже слышал, что целинские деревни погрязли в разврате, который власти даже поощряют — очевидно, чтобы в любой момент иметь возможность посадить по закону

об общественной нравственности любое количество пейзан. Всегда полезно иметь резерв на случай войны или пожара.

Теперь война была в разгаре и большой пожар догорал совсем недалеко отсюда. Общественная нравственность отдыхала.

Лана Казарина и брат Яны вошли в дом, когда Яна уже сняла платье. И хотя в этом деревенском доме в отличие от многих других имелось постельное белье, нательного его обитательницы не носили.

Несмотря на юность и свежесть Яна целовалась хоть и неумело, но страстно, и девственницей не была. В этом Игорь убедился именно в тот момент, когда Лана появилась в дверях.

— Нас переводят на фронт, — сказала она с каменным лицом. — Майор Саблин выехал в точку сбора. Срок сосредоточения — сутки.

Последнее она произнесла по-русски, дословно повторяя слова Саблина.

— Значит, время еще есть, — ответил Игорь, не прерывая возвратно-поступательных движений.

Лана резко развернулась и врезалась в брата Яны Кирила, который выглядывал из-за ее плеча. Он начал что-то говорить, но сбился, потому что генеральская дочка протиснулась в дверь с таким видом, словно его там не стояло.

— Нехорошо получилось, — заметил Игорь, обращаясь к Яне. — Теперь меня будут мучить угрызения совести.

Но юная пейзанка не знала, что такое угрызения совести.

— Если будет ребеночек, я назову его, как тебя, — сообщила она, поднимаясь.

— Этого еще не хватало, — пробормотал Игорь.

Когда он вышел на улицу, нагая Лана вылезала из пруда с таким видом, будто она хотела утопиться, но не хватило глубины.

— А что ты думала? — громко сказал в пространство Игорь. — Ты со мной не спишь, а мужчине нужна женщина. Это закон природы.

— Ничего я не думаю, — буркнула Лана себе под нос.

Брат Янки смотрел на нее голодными глазами, пока Лана не натянула комбинезон. Местные девки тоже купались нагишом, но они все-таки хотя бы делали вид, что прячутся от парней за кустами.

Сзади подошел Громозека. Игорь безошибочно мог узнать его по шагам.

— Целинцы прорвались, — сказал громила так равнодушно, словно речь шла о какой-то мелочи, про которую и говорить не стоит.

— Где прорвались? — взволнованно и даже слегка испуганно спросил Игорь. Ему представилось, что через пять минут целинцы обрушатся на деревню.

— На фронте, где еще? — ответил Громозека. — Нами перешеек будут затыкать.

Подробностей он не знал, но Игорь легко выяснил их по компьютерной сети.

Целинцы, застрявшие в котле к востоку от перешейка — недобитые остатки 5-й армии, довольно внушительные по численности — прорывались к своим уже не первый день, но получилось у них только теперь, когда с этого участка фронта, который считался второстепенным, командование легиона оттянуло артиллерию и авиацию для подавления мятежа в Чайкине.

Окруженцы прорвали фронт, но свои встретили их отнюдь не объятиями. Их тут же развернули назад и бросили в контрнаступление, усилив новобранцами, которые призваны по мобилизации. И хотя с оружием и боеприпасами у этой наспех сколоченной армии были большие проблемы, контрнаступление развивалось успешно.

В центре фронта у легиона зияла дыра, и ее никак не удавалось заткнуть. Правда, целинцы перли прямиком в новый котел, потому что у них за спиной фланговые группировки легиона стремительно рвались навстречу друг другу, на соединение, не отвлекаясь на тыловые проблемы — но все равно перешеек следовало прикрыть.

А прикрывать его было нечем. 72-я фаланга, оттянутая с перешейка, истратила весь артиллерийский боезапас на подавление мятежа и поджог города. Вернее, не то чтобы весь — но экстренные перемещения оторвали ее от тылов, которые тут же подгребли под себя наступающие фаланги. Девиз был «Все для наступления», и те части, которые находились на острие атаки, беззастенчиво этим пользовались.

А 13-я в относительно мирном до мятежа Чайкине не только сохранила свои тылы, но имела еще как минимум по два-три боекомплекта в центуриях — то есть ее можно было бросать в бой хоть прямо сейчас.

Вот только полковник Шубин бунтовал и требовал дать фаланге отдых после адской ночи в Чайкине. А потом требовать перестал и просто молча саботировал чрезвычайную переброску. И ничего нельзя было с ним поделать — разве что расстрелять, но расстрел командира — далеко не лучший способ поднять боевой дух солдат перед выполнением важной задачи.

Да и заменить его некем все равно. Все стоящие офицеры из 13-й давно переброшены на передовую. К тому же Шубин говорит разумные вещи. Целинские ополченцы с окруженцами без танков и машин до перешейка раньше чем через двое суток все равно не дойдут. А может и вовсе не дойдут, потому что авиация уже вернулась на передовую и с удвоенной энергией работает по пешим целинским колоннам. Хотя у нее тоже большой перерасход боеприпасов, но это пока не смертельно.

А пока 13-я просыпается от спячки, перешеек можно прикрыть ударными частями Казарина. Он, не в пример землянам, отдыха не требует и сам стремится как можно скорее убраться из сожженного Чайкина. Родной город все-таки.

Но что характерно, Казарин по-прежнему винил во всем органцов и чайкинистов-броневистов. Это они, действуя с двух сторон, спровоцировали горожан на бунт. «Страховцы» — своей безумной жестокостью, а партизаны-бранивоевцы — своим стремлением навредить врагу любой ценой, не жалея жизни мирных людей.