Время, вперед !
Шрифт:
Вот, например, за полкилометра, где-то, - а где - неизвестно, потому что общее уже разошлось, - идет человек.
Как отчетливо, детально виден он!
Черные штаны, белая рубаха с расстегнутым воротом, без шапки, босой.
Он круто опустил круглую голову, крепко согнул толстые плечи и идет, часто и тупо перебирая маленькими босыми коричневыми ножками.
Вот он остановился, посмотрел вниз. Что там такое? Яма. Он остановился на краю траншеи, постоял и повернул вправо.
Он обходит траншею, он ищет спуска.
Вот он присел и спрыгнул вниз. Теперь его не видно. Проходит минута. Вдруг он появляется из-под земли, по ту сторону окопа. Он перебрасывает через голову какую-то проволоку.
Мелькает белая рубаха. На спине она потемнела, промокла.
Куда он идет - этот маленький босой человек в пропотевшей на спине рубахе? Кто он такой? Что он ищет? Как его зовут? Что он здесь делает на строительстве? Какова его судьба, какова его роль? О чем он думает?
Неизвестно.
Георгий Васильевич переводит бинокль на девяносто градусов вправо.
Он переводит его медленно и плавно.
Но предметы - столбы, крыши, повозки, неровности почвы, вагоны, трубы несутся со стремительной, бешеной быстротой, рябя и сливаясь справа налево стеклярусом нескончаемой карусели.
Георгий Васильевич только немного повернул голову на юг, а там - в этом волшебном оптическом мире бинокля - пронеслось несколько полосатых километров настоящего земного пространства.
Он остановил бинокль.
Теперь был совсем другой участок. Вероятно, жилищный.
Какое-то деревянное крыльцо, ступеньки, перила. Турник. Рукомойник на высоких деревянных ногах. И человек пятнадцать - двадцать в разных положениях.
Иные сидят на ступеньках. Иные лежат на земле. Иные стоят. Один, белоголовый, ухватился руками за штангу турника и подтягивается на мускулах вверх. Один обхватил, обнял столб. И все - молодежь.
Ярко и четко видны цветные рубахи, желтые и синие футболки, платочки, юбки, серые брезентовые штаны, веревочные чуни.
Зачем они собрались? Что они делают? Кто они такие? Поют? Разговаривают? Отдыхают? Собрались играть в футбол? Может быть, физкультурники? Экскурсанты?
Неизвестно.
Георгий Васильевич переходит из одного коридора в другой. Останавливается у окон. Наводит бинокль. Юг, север, запад, восток - открыты перед ним на десятки километров. Но он ничего не понимает.
Он смотрит на восток.
Там холмы.
Солнце еще на востоке.
Один холм черен и вытоптан. Он стоит против солнца над каркасными домами, над бараками и сараями, как точно вырезанный силуэт. На его вершине резко и
черно виднеются дуги лошадей, оглобли, рога коров, колеса.
Что там такое?
Люди идут вверх и вниз по холму. Вот подымаются двое. Тот, что впереди, - широкоштанный, развинченный; у него под мышкой сверток; подымаются острые колени, шаркают большие лапти; курится почти полуденная пыль. Тот, что сзади, - тонок, понур; в его походке нечто извилистое, собачье; он плетется по пятам за первым.
Как жарко им, должно быть!
Кто они такие, эти двое? Куда идут? Зачем? Что им надо на этом холме? Какое отношение имеют они ко всему тому, ради чего сюда приехал Георгий Васильевич? И о чем они говорят, о чем думают?
Неизвестно.
Он смотрит на запад.
Там узкая большая вода.
Что это? Река? Пруд? Озеро?
Колонна плечистых телеграфных столбов косо стоит по пояс в этой скучной воде тошнотворно сине-розового цвета медуницы.
За полосой воды - пыльно-салатная полоса того берега. А еще дальше туманный очерк низкого Уральского хребта.
На этом берегу, вдоль самой воды, среди щепок и бревен проложена линия узкоколейки. По шпалам гуськом идут бабы. Их около сорока. Они тащат на плечах доски, пилы, мешки. Среди них много беременных, с высокими отвратительными животами.
(Вообще на строительстве почему-то очень много беременных баб.)
Вот, например, одна.
В розовом шерстяном платке, в сборчатой деревенской юбке. Она еле идет, тяжело ступая на пятки, шатаясь под тяжестью рессорно гнущихся на ее плече досок. Она старается идти в ногу с другими, но постоянно теряет шаг; она оступается, она боится отстать, она на ходу быстро вытирает концом платка лицо.
Ее живот особенно высок и безобразен. Ясно, что она на последних днях. Может быть, ей остались часы.
Зачем она здесь? Что она думает? Какое отношение имеет ко всему окружающему?
Неизвестно.
Он переходит в другой коридор и смотрит на север.
Над тремя горами низко летит самолет. Он только что поднялся.
(Нет, он не летит. Это не точно. Он как-то едет по воздуху, тарахтя и ныряя по узкому волнистому шоссе облаков.)
Откуда он? Куда? Кто в нем летит? Зачем?
Неизвестно.
Георгий Васильевич спустился по лестнице вниз.
В запертую дверь отельного ресторана ломился маленький человек в синем слишком широком пиджаке и в больших остроносых сапогах.
Георгий Васильевич тотчас отметил в уме его черепаховые очки, верблюжьи ноздри, низко насунутую на голову кепку, которую изнутри распирала большая и, очевидно, жесткая шевелюра, желтый карандаш - из кармана.
– Что вы скажете!
– горестно заметил носатый человек, близоруко и застенчиво глядя на Георгия Васильевича.
– Что вы скажете! Уже заперто. Вот история!
– Да, ничего удивительного, от девяти до часу всегда заперто, - сказал несколько строго Георгий Васильевич.
Он уже изучил кое-какие бытовые подробности и порядки строительства.