Время, вперед !
Шрифт:
– Не станем.
– Ты, Саенко, за одного себя лучше ручайся.
– Я за нас обоих ручаюсь. Как я - так и он. Верно, Загиров?
Загиров молчал в оцепенении.
– Так вы перед всей бригадой отказываетесь становиться?
– Даешь башмаки!
Мося рванулся к Саенко.
– Стой!
Ищенко на лету перехватил Мосину руку и сжал ее так, что Мося весь вывернулся и присел на корточки. Он скрипел зубами:
– Пусти... Пусти... Пускай мне больше не видеть белого света... Пусти меня к этой курве...
– Они на барахолке свои башмаки позагоняли!
– отчаянным голосом закричала Оля Трегубова и вся, до корней волос, стала пунцовой.
Корнеев еще быстрее прошел, глядя в сторону.
– Времечко - времечко - времечко...
– Не станете?
– спросил Ищенко с нечеловеческим спокойствием.
Налитыми кровью глазами он смотрел на Саенко и в то же время видел, как Ханумов, усмехнувшись и махнув рукой, повернулся и пошел небрежно прочь, блестя своей золотой тюбетейкой.
Саенко напряженно улыбался.
– Как я - так и он. Без ботиночек не станем. Факт.
Ищенко задыхался.
– Что ж вы нас - зарезать перед всеми строителями хочете? Насмешку с нас сделать?.. Чтоб в глаза людям не смотреть?.. Как раз в такую авторитетную смену?.. Есть у вас какая-нибудь совесть, товарищи?
Он готов был плакать.
А Саенко продолжал стоять, мешковато опустив плечи и нахально облизывая выпачканные анилином губы.
– Можешь нам посыпать на хвост соли!..
– Подавись!
– крикнул Нефедов.
Он быстро сел на пол и стал рвать шнурки своих башмаков.
– Брось, Саша, - спокойно сказал Тригер.
Он быстро подошел вплотную к Саенко.
Не глядя на пего и до крови закусив губы, он вырвал из его рук лопату, твердо хлопая по настилу сандалиями, пошел к щебенке и со звоном ударил лопатой в кучу.
– Правильно, - сказал Сметана.
Ищенко посмотрел на хлопцев.
– Ну?
Мося сорвал с себя кепку и с силой швырнул ее об пол.
– Пусть они идут к... матери!
– Кто против?
– спросил Ищенко.
Ни одна рука не поднялась.
– Катитесь, - сказал Ищенко страшным голосом.
– Завтра поговорим за башмаки.
Саенко сделал дурацкое лицо. Развинченно пожимая плечами и шаркая лаптями, он сошел с настила. Загиров испуганно озирался вокруг. Все глаза смотрели мимо него. Дрожа, он пошел вслед за Саенко.
Несколько секунд все молчали.
Только Ищенко трудно и шумно дышал. Он крутил головой и растирал кулаками щеки, не в состоянии сразу успокоиться. Его грудь раздувалась широко и сильно. Толстая шея была черна и напружена.
Тогда Мося поднял кепку, выколотил ее об колено и аккуратно надел, насунув как раз до кончиков острых, глиняных ушей.
Он воровато улыбнулся, сверкнул желтоватыми белками неистовых своих глаз в сторону журналистов, и вдруг в его губах появился трехствольный спортивный судейский свисток.
– Приготовились! Начали!
– крикнул он бесшабашным мальчишеским голосом, бросаясь к ковшу машины.
– Пошли!!!
Он дал три коротких, отрывистых, расстроенных свистка.
И все бросились с места, все пошло.
Лопаты звонко ударили в щебенку. Высокое облако цветочной пыли встало над бочками цемента. Шаркнул песок. Извилисто завизжали колеса тачек. Грянул мотор. Плавно пошел барабан. Громыхнул и полез вверх ковш. Ударила шумно вода.
– Сколько?
– спросил Маргулиес, счищая с локтей пыль.
Корнеев потянул ремешок часов.
– Шестнадцать часов восемь минут.
– Хорошо.
XLIII
– Клава... В чем дело?
– Боже, на кого ты похож!
– Что произошло?
– Посмотри на свои ноги! Выкрасить серые туфли в белый цвет! Кошмар!..
– Почему такая спешка?..
– Я еле стою... У меня дрожат колени... Подожди.. Я с семи часов на ногах. Я ни разу не присела.
– Зачем ты едешь?..
– Ах, ради бога, не спрашивай... Я сама не понимаю. Я, кажется, сойду с ума. Как жарко!
– Клавдия, оставайся!
– Я скоро вернусь. Очень скоро.
– Зачем ты уезжаешь?
– В августе. Или в сентябре. В средних числах сентября. Который час?
– Без пяти пять. По моим.
– Еще четверть часа. Пятнадцать минут.
– Оставайся! Клава!
– Помоги мне, солнышко, поставить чемодан наверх. Не говори глупостей. Господи, какая здесь духота! Вот так. Спасибо. Больше не надо. Нечем дышать.
– Еще бы. Целый день вагон жарился на солнце. Крыша раскалилась. Может быть, поднять окно?
– Нет, нет. Посмотри - какая там пыль. Я лучше потом попрошу проводника. Когда будем в степи. Хотя бы дождик пошел.
– Останься.
– Я тебе буду писать с каждой станции. Я буду звонить из Москвы. Хочешь ты, чтобы я тебе каждый день звонила? Сядь. Я тоже сяду. Ну, дай же мне на тебя хорошенько посмотреть.
Она крепко схватила его голову с боков обеими руками. У нее были короткие, сильные руки.
В купе, кроме них, пока не было никого.
Она держала его лицо перед собой и смотрелась в него, как в зеркало.
Его фуражка свалилась на потертый диван голубого рытого бархата.
Он видел ее плачущее и смеющееся, грязное, с черным носом, уже не слишком молодое, но все еще детски пухлое и покрытое золотистым пушком, милое, расстроенное лицо.
От слез ее голубые глаза покривели.