Время вспомнить все
Шрифт:
– Где-то я видел похожую, только где, черт его знает!
– Когда? – тут же спросил скульптор.
– Наверное, в школе, а может, в музее, когда на экскурсию водили, а может, когда учился в…
– Это «Лаокоон», – веско сказал Хоботов.
Слово тоже сидело где-то в подсознании, вбитое туда навечно.
– Ла-о-коон? – по слогам проговаривая лишенное смысла слово, произнес Штурмин. – Пусть себе и Лаокоон. Но ты же сам говорил, что табличка – дело десятое? Все-таки здорово, есть жизнь.
– Что,
– Поражает. У меня аж под ложечкой засосало.
Знаешь, я смерть не раз видел – есть она в твоей скульптуре! Это вот.., как связанный, рвешься, рвешься, а вырваться не можешь. И понимаешь, что вырваться не удастся, а рвешься. Потому как человек хитро устроен, он, и умирая, стремится быть свободным, стремится выжить.
– И выпить стремится, – внезапно весело сказал Хоботов. – Твое мнение для меня дороже всех статей. Ты не специалист. Если тебя проняло, то и других достанет.
– Такое достанет, это уж точно. Не ожидал.
– А что ты ждал увидеть?
– А… – махнул рукой и усмехнулся Штурмин, – думал баба голая будет или конь.
– С яйцами блестящими, что ли?
– Пусть себе и с яйцами. А тут ты, конечно… Уважаю, – произнес Штурмин настолько искренне и обезоруживающе, что Хоботов не смог скрыть улыбку.
Такая реакция ему и была нужна. Но как всякий мастер, он понимал, работа еще не окончена, и слишком много разговаривать о ней нельзя, вредно, как и смотреть на нее.
– Я ее еще не закончил.
– А что здесь заканчивать?
– Много, много работы. Начать всегда проще, чем завершить. Это тяжело, – размахивал руками Хоботов, – очень тяжело, поверь мне. Помоги накрыть.
Они вдвоем подняли тяжелую мешковину, и под руководством Хоботова аккуратно, чтобы не повредить скульптуру, спрятали ее под влажной тканью.
– Помоем руки и за стол. Выпьем. Хороший у меня сегодня вечер.
– У меня тоже вроде бы ничего, – признался Штурмин, – как-никак, решение принято.
– И правильно сделал, – поддержал его Хоботов, – хотя и не понял толком, на что ты там согласился. Детей тренировать, что ли?
Они вдвоем, стоя плечом к плечу, помыли руки.
Если бы кто-то смотрел на них со спины, то наверняка бы заметил, что Штурмин на полголовы выше Хоботова, а вот в плечах они примерно одинаковы.
Помыв руки, Штурмин вышел в мастерскую, сел на валик дивана и увидел у ног кусок скрученной арматуры – той, которую завязал Хоботов. Вышел и Хоботов, с подвохом посмотрел на Штурмина, который вертел в руках, разглядывая с разных сторон рифленый прут толщиной в палец.
– Это что такое? Головоломка?
– Как-то со злости скрутил его в бараний рог. Бывает иногда такое…
– Можно? – спросил Штурмин.
– Что можно?
– Развязать.
– Если сможешь, то попробуй.
У Льва Штурмина даже жилы вздулись на короткой шее, когда он разгибал прут.
Наконец он выдохнул:
– Вот, вроде ровный.
– Ты смотри, разогнул! Из моих знакомых этого бы никто не сделал. Слабые.
– А ты сам откуда, кстати? – спросил Штурмин.
– Родом? Так я с Волги, так сказать, потомок бурлаков.
– С Волги? Так и я же с Волги. Вот откуда у нас сила, земляк. Ну, давай пить будем.
Выбор был в баре богатый. Но Штурмин всем напиткам предпочитал водку. Водка была в литровой граненой бутылке. Они распаковали то, что завернул им заботливый официант, разложили на журнальном столике, поставили два простых стакана. И Штурмин, сам не зная, почему, скорее всего, поддавшись азарту соревнования с Хоботовым, выпил сразу целый стакан, причем сразу, на одном дыхании. Хоботов тут же налил еще. Уступать Штурмину не хотелось, особенно после того, как он сумел развязать железный узел, завязанный скульптором.
Закусили, закурили. Посмотрели друг на друга.
– А ты силен. Ты на самом деле тренер? И чему ты учишь?
– Всему, – сказал Штурмин. – Учу людей выживать.
– В смысле?
– Не деньги зарабатывать учу, а выживать в экстремальных условиях. И убивать учу.
– Чтобы учить, надо самому уметь. Я правильно кумекаю?
– Правильно, – кивнул Штурмин, ему все больше и больше нравился этот здоровенный бородач, говоривший без экивоков, напрямую, причем все, что приходило в голову.
– А тебе-то самому убивать приходилось?
– Хороший вопрос, – сказал Штурмин. – А ты как думаешь?
– Если учишь, то, наверное, и сам умеешь?
– Вот ты и ответил за меня.
– Многих убил?
– Лучше не спрашивай, все равно не отвечу, потому, как не считал.
–А я знаю, скольких убил.
–Ты? – и Штурмин улыбнулся. – Что, тоже повоевать пришлось, в Афгане, небось?
– Не совсем там. Лучше не спрашивай, – почти повторив фразу Штурмина не ответил на вопрос Хоботов.
Мужчины с еще большим уважением посмотрели друг на друга.
– Выпьем, чтобы не убивать?
– Давай, – сказал Хоботов немного ледяным с металлическими нотками голосом и налил по полному стакану.
– Леонид, не гони коней. Я-то выпить много могу, но зачем?
– И я могу выпить много, – сказал Хоботов, – меня никто пьяным никогда не видел, под заборами не валяюсь.
– И меня тоже.
Мужчины незаметно для себя перешли ту черту, за которой начинается пропасть, и стаканы идут мелкими пташечками, не застревая в горле и не раздражая слизистую. Жидкость просто вливается, а как глотается, не замечаешь.