Время вспомнить все
Шрифт:
Мужик зло заворчал и сунул руки в карманы. Еще пару секунд, пару резких фраз, и он как цепной пес бросился бы на эту девчонку. Но вокруг захохотали.
Поведение девчонки посетителям бара понравилось.
– Платок покажи, батя, – послышался голос из угла. – Покажи!
– Пошли вы все! Вот молодежь!
Мужчина взял портфель, стоявший у высокого табурета, сунул его под мышку и быстро ретировался.
– Где мой кофе? – громко, голосом победителя крикнула Маша.
– Несу, несу, не кричи, не на вокзале! Это там можно шуметь и выпендриваться, а здесь веди себя прилично.
– Так я же ничего, просто дед ко мне клеиться начал, а лысые пескоструйщики не в моем вкусе.
– Какие в твоем вкусе? – бармен подвинул чашку с дымящимся кофе.
– Да вот такие, как ты, мне нравятся, в белых рубашках и с бабочками.
– Ну, спасибо, – бармен подобрел, ив не ожидал услышать комплимент. – Может, тебе сахару бросить?
– С сахаром я не пью, – щелкнув языком, сказала Маша, – сахар – белая смерть.
– Колеса, извини, не подаю.
– А мне колеса и не нужны, я не наркотка.
– Но кофе – это наркотик, – напомнил бармен, – легкий, но наркотик.
– А мне легкий и нужен, надо немного возбудиться. У меня сейчас разговор готовится с моим папашкой, ой, какой не простой.
– Успеха тебе. Он сюда придет, что ли?
– Еще не хватало! Если б он сюда пришел, он бы здесь все разворотил как бульдозер, мол, почему ребенку курить разрешаешь и коньяк в кофе льешь.
– Я тебе коньяк не лил.
– Это мне понятно, что ты не лил. А он скажет!
Тогда доказывай, что ты не лысый.
Бармен понял, лучше прекратить любезничать с обозленной девчонкой.
«Вот, стерва малолетняя! Злющая, как змея подколодная, которой на хвост наступили. Фыркает, шипит, того и гляди, в бедро зубами вопьется!»
Бармен взял сигарету, повертел ее в пальцах, причем повертел так ловко, как художник вертит карандаш, положил на место. Курить ему не хотелось.
А Маша пила кофе. Наконец чашка оказалась пустой, и девчонка перевернула ее вверх дном, а затем семь раз звонко щелкнула пальцами. Подняла чашку резко и принялась рассматривать черное пятно гущи, образовавшееся на тарелочке. Она вертела его и так, и этак, силясь понять, на что оно похоже.
– Иди сюда, – позвала она бармена, – смотри, что это?
– По-моему, гуща кофейная.
– Я и без тебя знаю, что гуща кофейная. На что она похожа?
– На клубок какой-то.
– Какой еще клубок? Где ты видел клубок с ногами?
– Тогда.., на паука.
– На паука похоже. А ты знаешь, к чему паук?
– Что я тебе, астролог или цыган, чтобы разгадывать твои ребусы?
– Но ты, как профессиональный бармен, должен делать это легко, играючи.
Бармен еще раз скосил глаза:
– Паук, и все.
– А медведя видишь?
– Какого медведя?
– Не белого, естественно, а бурого. А может, и гризли, хрен его знает. Но я вижу медведя.
– Где?
Маша провела пальцем:
– Вот он, из-за тебя все испортила. Точно, был медведь. Паук – он к доброй вести, а медведь… Не знаю, к чему, но, наверное, к деньгам. Так что из-за тебя я кучу денег потеряла.
– Хочешь сказать, за кофе платить не станешь?
– Нет, за кофе заплачу. За удовольствие платить надо, это первая заповедь.
– Чья?
– Моя, – сказала Маша.
– А я думал…
– Мне плевать, что ты думал, – Маша положила деньги, раздавила окурок о смазанную кофейную кляксу, теперь уже напоминавшую только клубок, и, легко спрыгнув с табурета, ушла из кафе.
«Наверное, гость уже свалил, папашка один, вот тут я его и возьму тепленького. Пусть раскошеливается, нечего жмотом быть. Ушел из семьи, оставил дочь.» пусть теперь подпитывает, если не духовно, то хоть финансово".
Она вошла во двор мастерской. В окнах горел свет.
Маша решила заглянуть, ушел ли гость. Мужчины сидели и, судя по лицу отца, было понятно, он изрядно пьян и не в духе. Одна бутылка виски уже стояла у ножки журнального столика, вторая на столе – пустая наполовину.
"Вот бы вас сейчас ментам сдать, пьяниц несчастных! Но они только уличных пьяниц забирают… Вроде бы виски вам осталось с полбутылки выпить, пойду еще чашку кофе опрокину, полюбезничаю с барменом.
Парень он ничего, мне такие нравятся. Не наглый".
На чашку кофе денег еще хватало. Она направилась уже знакомым маршрутом и через дверь увидела, что ее место не занято.
"Словно я табличку повесила: «Место не занимать, ушла в туалет!» – самодовольно подумала Маша.
А в это время Леонид Хоботов согнул прут арматуры в скобу, сделав его похожим на букву "Г", и стоял, опираясь на него, как на клюку.
– Да врешь ты все, Леня, – говорил Штурмин, даже не оборачиваясь к Хоботову, – навыдумывал всякой ерунды. Поменьше газет читать надо.
– Да точно я тебе говорю, это все про меня написано.
– А может, про меня? У меня тоже руки сильные.
– Нет, это не про тебя, про тебя еще напишут. Я их всех задушил.
Штурмин засмеялся, по-детски, беззлобно. Наконец он понял, что крепче Хоботова, хоть и начал раньше, смог-таки его перепить, если тот несет околесину.
– Проспишься, тебе с утра стыдно станет, что такой хренотени мне наговорил. Нашел чем хвастаться, будто ты маньяк, людей душишь, и кресты на затылках вырезаешь! – Штурмин наколол на вилку холодную телятину, макнул ее в горчицу и, держа вилку в руке, как священник держит свечу, сказал: