Время Вьюги. Трилогия
Шрифт:
— А жаль. Ты, вроде, хороший. Хотя, конечно, перебежчик и вообще морально нестойкая личность, променявшая Родину на черно-белое гражданство.
Морально нестойкому Наклзу оставалось только проигнорировать этот выпад. Он действительно был абсолютным космополитом. Не по убеждениям, а за их полным отсутствием в данном вопросе. За что был нещадно обруган Дэмонрой и не раз.
— Хм, как звали человека, который тебе сказал, что ты на меня похожа?
— Кассиан Крэссэ.
Наклз в уме считал быстро. И братца своего знал хорошо. Вот уж у кого наличествовал воистину неисчерпаемый запас жизнелюбия. И на момент третьего раздела Рэды ему как раз было шестнадцать.
— Ясно. Не огорчайся. У него тоже всегда имелись большие проблемы с арифметикой.
Револьвер инсургентки потряс воображение Дэмонры. Она долго ходила вокруг него, едва не облизываясь, и бросала томные взгляды то на оружие, то на Наклза. Будь у нее хвост, она, наверное, и им бы помахивала, как кошка. Процесс всесторонней оценки достоинств оружейного шедевра длился не менее десяти минут, а потом Дэмонра совершенно несвойственным ей мурлычущим тоном поинтересовалась:
— Рыжик, где мне надо расписаться, что я продаю тебе свою бессмертную душу? Неси бумагу.
— Мне кажется, оно не стреляет, — с сомнением протянул Наклз. — Во всяком случае, не стреляет, когда должно стрелять.
— А зачем ему стрелять? Некоторые вещи убивают одним своим видом. Рыжик, давай ты выдашь мне эту штуку в счет моих будущих дней рождений на десять лет вперед?
— На что оно тебе?
— Да жалко мне его, — необыкновенно серьезно сообщила Дэмонра. — Похоронить я его хочу. В земле, понимаешь? По-человечески. Прикопать ветерана где-нибудь под осинкой, у чистого ручейка. А то его, бедного, в музей заберут, будут в него пальцами тыкать. Рыжик, где ты, собственно, достал это чудо?
— Мне им сегодня угрожали. Я даже действительно испугался грешным делом. Бесы знают, как, когда и куда такая штука может выстрелить.
Дэмонра несколько секунд созерцала Наклза, рассеянно теребя оранжевую косичку, по калладскому обычаю перекинутую на грудь, а потом расхохоталась. До громкости смеха Магды Карвэн ей, конечно, было далеко, но стекла все равно жалобно позвякивали.
— Рыжик, да у тебя никак появилось чувство юмора! Я тебя сердечно поздравляю, — пробормотала она. — И сказки научился сочинять. А то все «классическое мышление, классическое мышление»…
— Не шуми, — попросил Наклз. — Пойдем. Я тебе кое-что покажу. На свой манер еще более потрясающее, чем револьвер. Тоже можно в музей сдавать, но жалко.
Магрит мирно спала, свернувшись калачиком посреди кровати, и тихо посапывала. Скорее всего, в классический интерьер спальни она вписывалась не очень хорошо. Во всяком случае, брови Дэмонра вскинула высоко. С интересом осмотрев одетый в штаны подарочек рэдских друзей, который, правда, додумался снять сапоги и поставить их у изножья кровати, она тихо присвистнула:
— Это ведь не проститутка? Я уверена, твой хороший вкус распространяется на все аспекты жизни.
— Это инсургентка, — заверил Наклз. — Но желтый билет у нее есть, я так понял, это у них модно.
Дэмонра поморщилась.
— Избитая классика. Всех рэдских, гм, дев с желтыми билетами тщательно проверяют. Сюда попадают только профессионалки и отнюдь не на поприще борьбы с тиранией. Чего она хотела?
Наклз задумался. Чего от него хотела эта милая барышня, он сам до сих пор в толк взять не мог. Поэтому честно воспроизвел хронологию событий.
— Сперва, как водится у этих борцов за свободу, она хотела равенства, смерти сатрапов, мести, крови и, конечно, справедливости. Потом угомонилась и захотела поесть. Сейчас устала витийствовать, поела и мирно спит в моем доме, как ты можешь видеть. Не шуми, пожалуйста. Девочка сюда долго добиралась, ей надо отдохнуть. Перед вторым заходом обличительных речей.
— Думаю, второго захода не будет. Судя по нежности, с которой она сопит и обнимает подушку, мы имеем дело с идиолисткой обыкновенной. Idiolista vulgaris, как говорит Сольвейг, а уж она во всяких дивных тварях понимает, стольких препарировала… Пара рассказов о необходимой жестокости и тяжелой ноше кесаря, затем, непременно, пара шелковых чулок и кулек леденцов на дорожку — и инсургентка простит нам тот факт, что мы тоже живем на земле. Эти юные и не очень борцы за свободу обходятся Каллад гораздо дешевле, чем принято думать. Видишь ли, Рыжик, те, кто действительно приезжает стрелять и швырять бомбы, не витийствуют. Они сразу стреляют и швыряют бомбы.
Дэмонра непроизвольно коснулась левой щеки. Калладская медицина и дэм-вельдские мази сделали невозможное: шрама у нее не осталось. Но одна сторона лица все равно двигалась чуть хуже другой, так что улыбка выходила кривоватой. Окружающие были склонны списывать это на скверный характер нордэны, а Дэмонра не была склонна опровергать такого рода домыслы.
Наклз поспешил сменить тему:
— Эта барышня утверждала, что я прихожусь ей отцом, между прочим, — пожаловался он.
— Серьезное обвинение, — кивнула Дэмонра. — Ты отбрехался, надеюсь?
— Да. Я показал ей свою рэдскую метрику, прошедшую огонь двух войн.
— Она же поддельная.
— Вещь, за которую столько уплачено, может быть только подлинником.
— Боюсь, у тебя все-таки склонность к коллекционированию реликтов.
— Дата рождения убедила бы ее лучше, чем долгий рассказ.
Дэмонра тихо обошла кровать, поглядев на спящую со всех ракурсов, затем придирчиво осмотрела профиль Наклза и сообщила:
— Хм, знаешь, а в чем-то она права. Носик у нее, конечно, подгулял. Крупноват. Но форма — фамильная. В прошлом веке такое еще называли «породой».
Наклз тонко улыбнулся:
— Моя «порода» — остаточный продукт двух переломов, если говорить о форме носа. У белокрылых весьма далекие от педагогики методы вбивания информации в пустые головы.
— Их методы выбивания искомой информации, надо думать, от педагогики еще дальше.
— Не проверял.
— Впрочем, я не про твой, как выясняется, многострадальный нос. С этой проблемой можно найти понимание у Маэрлингов. Обоих. Я имела в виду, что барышня и впрямь на тебя несколько похожа. Во-первых, она тоже рыжая, хотя и менее радующего глаз оттенка. Во-вторых, пока она спит и молчит, в ней можно заподозрить некую внутреннюю красоту. Некую, Рыжик, и внутреннюю, не улыбайся. И для истинной рэдки она неприлично тоща — в-третьих.