Время желаний. Другая история Жасмин
Шрифт:
– Гм… – скептически хмыкнула она, взбираясь следом за ним и морщась от каждого скрипа хлипких перекладин, не без оснований подозревая, что все это ветхое сооружение может в любой момент рассыпаться. – А что мы делаем?
Аладдин запрыгнул на полуразрушенный балкон и подал ей руку. Она сделала вид, что не заметила предложенной помощи, и ловко приземлилась на карниз рядом.
– Помнишь, что я говорил насчет «бедных» и «вонючих»? То есть, гм, я, конечно, не вонючий, но живу далеко не в самом безопасном районе Аграбы. Поэтому мне кажется, что нам лучше держаться подальше от улиц, где нас могут
– А что плохого, если нас увидят? – спросила она.
– Ну не знаю. А что плохого в том, чтобы взять с прилавка яблоко и отдать его другому, не заплатив?
– Я просто не знала… – Ее голос стих.
– Не знала, что за товар нужно платить? – закончил за нее Аладдин с мягкой улыбкой.
– Ну хорошо, я действительно оказалась на рынке первый раз в жизни, – призналась она. – И раньше мне действительно не приходилось ничего покупать. Я не представляла себе, как это все устроено – цены, деньги, все прочие вещи. Тут ты меня подловил.
Алладин не смог удержаться от самодовольной ухмылки. Выходит, он был совершенно прав, когда угадал в ней богачку, переодевшуюся простолюдинкой.
Но тут девушка прищурила глаза и одарила его взглядом, который больше подошел бы вдове Гульбахар.
– Только у тебя я тоже что-то не заметила кошеля с золотом, умник. Как же тогда ты платишь за свои покупки?
При этих ее словах Аладдин – возможно, первый раз в жизни – лишился дара речи.
– Это… ты ловко подметила, – выдавил он наконец. – Но я – совсем другое дело! Мне приходится воровать, потому что иначе я просто умру с голоду!
– Значит, по-твоему, тебе можно воровать – потому что тебе нужна еда. А мне почему-то нельзя, хотя я всего лишь хотела помочь голодному ребенку?
Аладдин скрестил на груди руки.
– Хорошо, согласен, ты ловко во всем разобралась. Только позволь теперь растолковать тебе, что мы сейчас лезем на крыши потому, что ты, кажется, не очень-то представляешь себе, что такое воровство и грабежи. А вот я представляю. Я, знаешь ли, привык… к такой жизни. Погляди вон туда.
Он присел на корточки на краешке балкона и потянул девушку за собой. В тени возле полуразрушенной башни лениво возилась кучка детей и подростков постарше. Все они были в лохмотьях, с темными синяками под глазами. Двое самых младших затеяли какую-то бесцельную игру, швыряя камешки, а старшие мазали руки и лица золой, чтобы придать себе еще более запущенный и болезненный вид.
– Стоит только кому-нибудь – я имею в виду любому, кроме другой Уличной Крысы – заявиться на эту улицу, как эти ребята тут же набегут и обступят его со всех сторон. Или ее. И начнут клянчить еду или деньги. И если он – или она – не даст им чего-нибудь, хотя бы корку хлеба или мелкую монетку… или что угодно другое, пока кто-нибудь из мелких будет хныкать, жалуясь на голод, кто-нибудь другой, постарше, обшарит его или ее карманы.
Девушка взглянула на него с ужасом:
– Значит, они только притворяются бедными?
– Нет, не притворяются, – криво усмехнулся Аладдин. – Им нет нужды притворяться, что они бедны, что у них нет крыши над головой, что они вынуждены в любую погоду бегать босиком и что они голодают. Потому что все это истинная правда. Но иногда приходится надевать маскарадные костюмы, мазать лицо краской и разыгрывать представление, чтобы люди наконец увидели правду, которую не желают замечать, хотя она каждый день находится у них прямо перед носом.
Девушка смотрела на детей, а он смотрел на ее лицо, наблюдая, как она пытается осознать все только что услышанное. Она ничего не знала о жизни, это верно. Но в ее глазах светился ум, и она схватывала все новое на лету. Пожалуй, в этом она могла бы дать фору любому из Уличных Крыс. Какое расточительство, невольно подумал он, вечно держать такую сообразительную и интересную девушку в саду за высокими воротами, словно ценное животное…
– А где их родители? – вдруг спросила она.
– Может, умерли. А может, больны. Или пытаются найти работу. Или еду.
– А где они… Почему они не могут…
Аладдин смотрел, как она старается подобрать слова, чтобы высказать мысли, которые до сих пор ни разу не приходили ей в голову.
– Почему никто ничего для них не сделает? – спросила она наконец дрожащим от гнева голосом.
– Ой, да брось ты, кому есть дело до Уличных Крыс? – отозвался Аладдин с чуть большей горечью, чем собирался. – Наш султан вечно сидит взаперти в своем дворце и днями напролет играет в свои золотые игрушки. Наружу он выходит, только чтобы полюбоваться на затмение или позапускать змеев. Может, он и не знает, что половина города умирает с голоду?
При упоминании султана глаза девушки сузились. Аладдин толком не понял почему: то ли она разозлилась на султана, то ли… Что ж, вообще-то в городе хорошо знали, что всякое нелестное высказывание о султане или члене его семьи может стоить дерзкому головы. Впрочем, обитателей Квартала Уличных Крыс это никогда не останавливало. Пусть у них не было мяса, хлеба или воды, зато запас ругательств и проклятий у них был поистине неистощим.
Ему показалось, что девушка хотела что-то сказать, но после минутного колебания она решительно сжала губы.
– Пойдем, – сказал Аладдин, вскакивая и подавая ей руку. Ему хотелось немного поднять ей настроение. – Все не так уж плохо. Зато на своих улицах мы полностью свободны… и уж поверь мне, если ты вырос здесь, то можешь спокойно ходить, где тебе вздумается. Люди сами будут тебя бояться.
На этот раз она приняла его протянутую руку – возможно, потому, что ее мысли были сейчас далеко. Ее кожа оказалась мягкой, как шелк, а ноготки на тонких пальцах были коротко обрезаны, но совершенны. Аладдин чуть заметно сжал ее ладонь, прежде чем с сожалением ее выпустить, чтобы помочь девушке подняться на следующую шаткую лесенку.
– Ты говоришь… «мы», – медленно сказала она. – Значит, ты считаешь себя одним из этих… Уличных Крыс?
– Все остальные считают, – буркнул он чуть мрачнее, чем следовало. – Но… да, так и есть. Я имею в виду, что я беден, я вырос в этом квартале, здесь жила моя семья и мои друзья. И все же я не считаю себя одним из них. Уже нет. Как я сказал, я ворую лишь для того, чтобы не умереть с голоду. А они, когда выпадает возможность, воруют ради выгоды. Я хочу для себя лучшей жизни. А это… их жизнь. Хотя особого выбора у них нет, – поспешно добавил он. – Никто не собирается обеспечивать их ни работой, ни хлебом.